Отравленные земли - [59]
– Занятная мысль… – пробормотал Вудфолл и хмыкнул.
Я не стал его одёргивать, не хотел даже вникать в нелепые слова. Бесик же, погружающийся в невесёлые раздумья, кажется, вовсе ничего не слышал. Он ещё раз попрощался и поспешил прочь, к сидящей у ограды девушке с каштановыми кудрями. Он поднял её за руки, отряхнул и быстро благословил. Она кулаками, как ребёнок, вытерла слёзы. Они обменялись парой фраз – и вот она улыбнулась разбитыми губами, попыталась поцеловать Рушкевичу руку, но он не дал, а только сам поцеловал её в лоб. Ещё пара фраз – и Бесик, словно обугленный в своём чёрном одеянии, быстро растворился в толпе.
– Становится интереснее! – Вудфолл поднял указательный палец. – Чувствуете?
Я чувствовал только амбре горелых тел, невероятную усталость и дурноту, но не стал ничем из этого делиться. С avvisatori мы, почти не разговаривая, вернулись на постоялый двор и разошлись по комнатам для отдыха. Мой сон был недолгим; его быстро оборвали суматошные, жуткие, окрашенные огнём и кровью видения, и всё, что осталось, – проклиная белый свет, сесть за записи. Сейчас, глядя на рождённые моим пером строки, я задаюсь вопросом: смогу ли я отныне вообще когда-нибудь нормально спать?
8/13
Должен признаться, не испытываю особых сожалений по поводу того, что прервал записи на три дня, хотя недавно обещал себе не пропускать ни одного. Увы, если бы я скрупулёзно расписал впечатления последнего времени, получилось бы просто объёмистое, мутное, ни о чём не говорящее повествование. Оно едва ли имело бы какую-то ценность, помимо научной, да и ту скорее для моих молодых коллег, чем для меня впоследствии.
Туда вошло бы немного прямой медицинской практики: за минувшие дни весь город выведал о моём приезде и стал пользоваться им, так что мне случилось и вправить несколько костей, и вынуть пару пуль, и даже помочь принять одни сложные роды с рассечением близнецов. Туда также вошла бы уйма «оккультных» проб, ошибок и формальностей вроде проверки воды и почвы, которую я провёл и которая ничего не подсказала. Разумеется, мне ещё придётся сесть за подобную писанину, когда настанет время бумаг официальных; ныне же я лишь обобщу всё, что представляет хоть какой-то личный интерес, а заодно оправдаю долгую тишину почти непрерывной занятостью. Я ведь действительно был занят.
Итак, после страшных и показательных событий на погосте Каменная Горка неожиданно окуталась благоденственной тишиной. Тишина эта проявила себя во всём, даже в погоде: ушли тучи, накануне казавшиеся нерассеиваемыми; солнце начало приятно, по-весеннему греть; изморозь по утрам очаровывала кристальной хрупкостью. Но, конечно же, погода была не главной переменой в городке; главным были спокойные лица, которые я видел, и мирные разговоры, которые слышал. Всё… кончилось? Я не смею озвучивать это, боясь спугнуть, но ничего неординарного не произошло ни вечером 17-го, ни ночью, ни следующим вечером и следующей ночью, ни ночью на 20-е, и более мне не сообщали ни об одном больном, слёгшем без видимых причин от истощения.
Я знаю это точно, так как уже при помощи Капиевского свёл знакомство с другими городскими врачами. Они оказались будто скроены по одному лекалу: приятные общительные люди с размытыми взглядами на происходящее, колеблющимися между мистицизмом и скепсисом. Конечно, ничего из услышанного от Вудфолла или увиденного воочию я до их сведения не довёл, а на исполненные любопытства вопросы ответил, что действительно прибыл разобраться в том, что за пределами региона окрестили «hysteria lamia»[35], и заодно составить представление о состоянии местной медицины, дабы впоследствии милостью императрицы принять меры по его улучшению. Новые знакомые удовлетворились сполна и охотно предоставили мне кое-какие методологические и статистические данные, которые непременно пригодятся, когда я займусь общими, а не вампирскими проблемами этих территорий. Таким образом, вокруг меня по-прежнему нет шума, если исключить пару обстоятельств, которые я приведу ниже, – и надеюсь, так продлится ещё долго. Ведь, учитывая умонастроения горожан, было бы досадно оказаться следующим на кладбищенском костре.
Затишье, к счастью, устраивает и Вудфолла, с которым мы практически не видимся: avvisatori либо часами что-то пишет в комнате, либо просиживает в трапезном помещении «Копыта», подпаивая и слушая завсегдатаев, либо исследует окрестности, не обнаруживая, впрочем, ничего интересного – или по упрямству натуры не делясь находками. Его личность здорово интригует меня; мотивы и планы остаются загадкой, но увы, выбирать не приходится. Доверяет ли он мне больше, чем я ему? Ignoramus et ignorabimus – не знаю и, возможно, не скоро узнаю. Пока это не имеет значения, у меня достаточно своих дел.
Зато с avvisatori мы посещаем большую часть церковных служб, правда, по разным причинам. Я тревожусь о физическом и душевном состоянии герра Рушкевича: с каждой встречей он кажется всё более нездоровым, хотя то, как он обращается к Господу и как в целом держится, по-прежнему необъяснимо завораживает не только паству, но и меня. Что касается Вудфолла… часто я ловлю его пристальный взгляд, устремлённый на священника, и слышу что-нибудь вроде «Любопытная личность. Крайне любопытная…»
