Отравленные земли - [58]

Я ничего не понял, а закончить Бесик не успел. Ему что-то крикнули, и он испуганно замотал головой. Я не разобрал, что ему сказали, но неожиданно, просто по тому, как стали повторять слова другие, как задвигалась расступающаяся толпа, как несколько человек перекрестились, догадался. Сердце упало, злость вскипела сильнее. Но я был беспомощен.

– Я не хочу, – выдохнул Рушкевич и закашлялся: ветер принёс дым, становящийся всё зловоннее и плотнее, в нашу сторону. – Я уже делал это, нет, нет, хватит… – Он закрылся рукавом. – Пожалуйста…

Я отвёл глаза. Тело солдата, лежавшее к нам ближе всех, всё никак не занималось – лишь в белокурых волосах плясали и потрескивали колкие оранжевые искры. Я стиснул зубы. Я ненавидел себя и стоявшего с невозмутимым видом, заложившего за спину руки Арнольда Вудфолла. Но я твёрдо сказал Рушкевичу:

– Лучше не спорьте. Мы не должны никого сейчас провоцировать. Идите.

И на моих глазах, на глазах просвещённого столичного медика и поборника суеверий, по моему негласному разрешению священник Кровоточащей часовни подошёл и благословил костёр, где сгорало то, что я должен был победить. Толпа-чудовище снова лихорадочно, злобно заликовала. Огонь, точно заколдованный, бодрее взметнулся к небу и охватил уже все трупы. Бесик отступил ко мне; голова поникла; опять подогнулись колени. Поддерживая его под руку, отводя падающие на бескровное лицо волосы, я постарался улыбнуться. У меня не вышло, и я, принимая предельно спокойный вид, сказал:

– Полно. Вы же обмолвились, что делали это раньше.

– Они никогда не сжигали детей. – Рушкевич схватил ртом побольше воздуха, но это не помогло, он продолжал дрожать. – Это жестоко. Глупо. Отвратительно. А после молитв они будут говорить мне о своих хороших поступках последних дней, о любви к ближним и Господу, благодарить меня за спасение их душ…

Его глаза блестели; я врал себе, что виной тому дым и вонь. Чем я мог его утешить? Пообещать, что императрица обо всём узнает и запретит подобные экзекуции?.. В ту же минуту я вдруг заметил: Арнольд Вудфолл пристально, мрачно смотрит на Бесика; смотрит так, что крепнет абсурдное желание закрыть его от взгляда и поинтересоваться, какого чёрта. Но я сделал другое – мирно, надеясь, что неприязнь мне почудилась, познакомил их:

– Герр Рушкевич, это герр Вудфолл, мой приятель. Его тоже крайне интересуют ваши суеверия, и он огромный… специалист в теме.

Они кивнули друг другу. Под очередным беззастенчивым взглядом сверху вниз Бесик ссутулился; блеклая приветливая улыбка его мгновенно увяла; он опять мотнул головой, прячась за волосами и чуть заметно от нас пятясь. Впрочем, avvisatori быстро потерял к нему интерес, отвернулся к костру и не отрывался от зрелища, пока всё не кончилось и толпа не начала расходиться. Горожане собирались на службу. На прощание священник сказал мне:

– Лучше не приходите сегодня. Я… утешу, укорю и успокою их как смогу.

Рушкевич был сейчас особенно плох; цвет кожи казался совсем нездоровым, сероватым, как у умирающего Рихтера. Под глазами темнели круги, голос и сами губы, сухие и обветренные, дрожали. Ему срочно нужно отсюда убираться, подумал я и даже не понял, что подразумеваю: кладбище или город. Сколько можно? Хватит. Хватит с него этих войн веры и разума, хватит experimentum crucis[34].

– Разумеется. Найду чем заняться. – Я кивнул и окинул взглядом костёл, лупоглазо таращившийся на пепелище ажурными окнами. Забавно, но он сразу показался – и продолжает казаться мне – каким-то придатком к городку, глиняным болванчиком. Вероятно, когда его строили, там предполагалось отпевать усопших. Функция так и осталась единственной, часовенка не отдаёт все прочие. Почему?..

– Доктор, вы в порядке? – Вопрос заставил меня вздрогнуть и очнуться.

– Конечно. – Поворачиваясь к Рушкевичу, я не сумел скрыть удивления. – Это ведь… – шутка звучала неважно, но я решил разбавить уныние, – не меня сегодня сожгли.

Вудфолл громко гоготнул и даже топнул, но Бесик ничуть не развеселился.

– Мне жаль, что вы это наблюдали. Знаю, мне нет прощения, я должен бы бороться…

Я наконец понял, к чему он ведёт, чего опасается, и поспешил развеять эти мысли:

– Не вы это придумали. И поверьте, никому не нужно, чтобы вас убили за неповиновение и паства осталась бы без вашей светлой головы. Я не упомяну в докладах, что вы что-то… – я поморщился, – благословляли, вы не понесёте наказания. Особенно учитывая, что вы обещали мне помогать. Не тревожьтесь.

– Вы не понимаете. – Он печально посмотрел мне в глаза. – Я уже наказан.

С этим я был согласен: жизнь здесь, да ещё под таким грузом, весьма походила на каторгу. И я в который раз пообещал себе, что для этого юноши она скоро кончится. Я буду очень настойчив и не приму отказа, если… когда придёт время возвращаться в Вену. Такие задатки и ум, такая открытая людям душа не должны пропадать во мраке.

– Поверьте, – я коснулся его плеча, – пока вы не сжигаете живых людей, всё в порядке. А сжигать живых вы не позволите.

Если, конечно, хватит сил и смелости, в чём я немного сомневался.

– Не позволю, – с тяжёлой решимостью кивнул он, хотя я не задавал ему вопроса. – Если попытаются, то пусть первым сожгут меня.