Отранто - [50]

Некоторые считают, что этот камень спрятан внизу в подземелье. В какой-то миг мне показалось, что ко мне осторожно подкрадывается Ахмед. Но если это действительно он, и глаза наши встретятся, то вполне может повториться то, что произошло пятьсот лет назад. И, как тогда, сверкнет его клинок, и этот отблеск канет, как камень, брошенный в пропасть. И я увижу, как хлынет моя кровь, и посмотрю ему в глаза. Кто знает, может, он век за веком повторяет один и тот же жест: ведь он был обречен искать меня, как искал мою мать, и после меня будет искать еще кого-нибудь. Цокот копыт приближался и нарастал. Я повернулась и вошла в подземелье. Там никого не было. Все было кончено. Ахмед оказался всего лишь тенью, и клинок не сверкнул; исчезла женщина, исчез слепой органист. Ничего не осталось. Тогда, в далекий день нашей первой встречи, Ахмед усадив меня под деревом, показал на солнце: «Говорят, боги умирают только в полдень. Потому полдень — время землетрясений. В момент смерти бога природа потрясена, все ее элементы приходят в смятение». Вот что это за час, час полудня, когда скрытые силы вселенной заставляют землю содрогаться, когда огонь извергается из жерл вулканов, и небо чернеет, как при солнечном затмении, которого так жаждали мои глаза. Так было, когда умирал Христос: земля задрожала, и небо почернело. И было это в час девятый, то есть от полудня до трех часов.

Внизу, под скалами, в отсветах солнца, билось море. Этот свет мой отец умел читать, как книгу. Я поднялась на ноги, теперь уже твердо зная, что, показав мне мир и развернув передо мной всю мою жизнь, как тайну, с которой сняли печати, фантомы исчезнут навсегда. И я подумала о богах, обреченных на насилие и жертвы, о мучениках Отранто, о своем отце и о том, что напишу ему, наконец, обещанное письмо. Письмо о цветах, которые ему так и не удалось ни увидеть, ни понять, ни скопировать, ибо природа их непереводима. Мой белокурый доктор исчез в тот момент, когда я собралась обрести в нем опору и, вглядываясь в его вечно всклокоченные волосы и внимательные глаза, начала уже думать, что все поддается лечению, и в основе мира лежат логика и ясность. Чего я ждала? Что небо почернеет? Что солнце, подчиняясь логике чуда, закатится в полдень? Нигде не записано, что жертвоприношение мучеников должно повториться. Я осталась одна в подземелье, и теперь могла вернуться в Отранто. В голове пронеслись мысли о судьбе, о страхе и о древнем языке: I chiatera mu'rte 's ìpuno spassièonta mes tin mànatti pu en enfani ghià tin mànatti pu en enfani ghià macati. Я не знала греческого, но повторяла, не понимая: «Во сне мне явилась дева; она брела по улице и причитала, что никогда больше не увидит своей матери».

Я ее увидела, и на миг взгляды наши встретились. Теперь я знаю: демоны выбирают для появления полуденный час.

Теперь, когда чужестранка знает, что свет подчиняется порядку, я хочу, чтобы она поняла: порядок этот не бесконечен, круги света восходят к первоисточнику, который есть свет в себе и для себя, и черпает только в себе, и от него, согласно общему порядку, расходятся лучи мирового света.

И пусть узнает она, что лишь тот свет достоин называться светом, что светится сам по себе, освещая предметы иной природы.

Теперь для нее прояснилась истина отношений. Она уразумела, что понятие «свет» происходит прежде всего от понятия «Света Вечного», над которым ничего нет, и от которого исходит свет на все сущее в мире.

Я без сомнений утверждаю: название «свет» для всего, что не является Светом Изначальным, есть всего лишь перенос значения, ибо все остальное не может светиться само по себе.

Вот что пришло мне на ум в ответ на твои вопросы, чужестранка, и эти вопросы меня ничуть не удивили… Ведь броситься в бездонное море божественных мыслей — занятие трудное и тягостное.

XVIII

Светловолосый доктор продолжает заниматься своим делом и не говорит со мной больше о покойном отце. Об Ахмеде я ничего не знаю, может, он уехал, во всяком случае, в городе я его не видела. И старичка из Галатины тоже. Но временами мне кажется, что все за мной наблюдают, я просто чувствую слежку. Хотя, может, я и ошибаюсь.

Я осталась здесь, но сменила жилье: теперь мои окна выходят на море, на бастионы. Мне нравится бродить там по ночам, когда никого нет. Меня так и зовут: синьора с бастионов. И когда-нибудь все забудут и о мозаике, и о том, зачем я сюда приехала. Мозаику уже давно открыли на всеобщее обозрение. Время от времени я захожу в кафедральный собор на нее поглядеть. Теперь ее можно читать, как книгу. Конечно, для туристов, бездумно бродящих по ней, она книга за семью печатями, но не для меня.

В соборе я задерживаюсь, чтобы помолиться. В хорошую погоду дохожу до самой Змеиной башни и гляжу на море до заката, пока моя тень не начнет удлиняться и прятаться за скалой.

Тогда я возвращаюсь домой и пишу длинные письма отцу. Я рассказываю ему обо всех оттенках света на поверхности моря, изобретая новые слова для обозначения невиданных красок, которых никто не знает, потому что их не существует. Я пишу ему по-голландски, по-итальянски, по-английски и даже по-немецки. Чтобы описать то, что я вижу и представляю, я пользуюсь словами всех языков мира. На конвертах пишу каждый раз его имя, наш адрес и, по диагонали, одно слово: Велли. Потом наклеиваю наугад любые марки, с которыми письма, может, и не дойдут до Голландии. К сожалению, я знаю, что ответа на них все равно не будет. Бывают периоды, когда я посылаю ему по письму каждый день. Кто знает, где они кончают свой путь, укладываясь в стопки в каком-нибудь почтовом отделении. А может быть, почтовый служащий, в конце концов, вскроет одно из них просто так, из любопытства. Вот он удивится описаниям красок моря и света! Наверное, будет с нетерпением ждать следующих посланий о голосах из прошлого, которые я раньше умела слышать, а теперь разучилась. Теперь я глуха и к предначертаниям, и к голосам демонов, остановивших навсегда время в этом городе. Но свободной я себя чувствую только по ночам, когда лучи света, как нити золотого ожерелья, не терзают мои глаза. Только ночью, бродя по бастионам, как легкий мираж, я обращаюсь к редким напуганным прохожим, подпускающим меня близко: «Освободите меня от дневных цепей, от полуденного света! Только тогда я стану свободной и смогу прийти в ваши сны».