Отранто - [47]
AgnusDei… Я на одном дыхании рассказала сказку белокурому доктору. А мне казалось, что я ее не помню. Она пряталась во мне все эти годы. В голосе архиепископа мне чудятся мамины интонации, и вся толпа кажется автоматами, как Олимпия. Обернувшись, я слышу звуки органа, расположенного справа от алтаря. Органист, которого я не могу разглядеть, начинает играть. Сезар Франк, «Прелюдия, фуга и вариации». Я встаю и иду к нему, расталкивая людей. Никто не обращает на меня внимания. Comunione, причащение святых даров. Теперь я хорошо вижу органиста: это он. И рядом с ним его постоянная спутница. Оглядываюсь кругом: вот белокурый доктор, вот сидят рядом Ахмед, старичок из Галатины и тот странный священник, что, не оглядываясь, прошел под моими окнами. В толпе много людей, словно сошедших с картин моего отца. Я протираю глаза и снова вглядываюсь. Свет, падающий из розетки, как пыль, рассыпается по всей церкви и мешает смотреть. Ко мне подходит белокурый доктор и осторожно берет за руку:
«Работа с мозаикой окончена, и тебя ждут». У меня не хватает духу его о чем-нибудь спрашивать. Я вижу, как архиепископ поднимает облатку; органист прибавляет звук, подходя к Вариации; слышен голос, читающий мессу. И я вдруг отчетливо понимаю, что деваться мне некуда, и надо идти за ним и за незнакомцами в черных одеждах. Снова сажусь и гляжу под ноги: я в аду. Прямо подо мной часть мозаики, изображающая Сатану. И все чудища, пожирающие друг друга, тут, рядом с другими персонажами ада. Я читаю надписи: InfernusSatanas, Abra, Ysac, Cervus, Iacob. И понимаю, что время пришло. Доктор указывает на картину за моей спиной: мучение, изображенное на ней, сопровождает длинная латинская надпись, которую мне не удается прочесть. Этой картины я никогда не видела, хотя прекрасно знаю собор. Оборачиваюсь и вижу другой незнакомый рисунок: турки, отрубающие голову священнику, и еще, почему-то, чудо Благовещения. Латинский эпиграф к этому рисунку меня ошеломил: «Когда были разрушены стены Отранто, варвары ворвались в храм и, осквернив его и учинив множество разрушений, принялись убивать. Один из них, эфиоп, отрубил голову преподобному Стефану, призывавшему народ к единению в благочестии. При этом гнусном злодеянии образ Девы Марии Божьей Матери, висевший в храме, исчез по воле Божественного провидения».
Белокурый доктор показал мне еще один рисунок вдалеке. Откуда взялись эти рисунки? Может, их заказал Альфонсо Арагонский в 1482 году, в год освобождения Отранто? Никто не знает, где они теперь. Но меня не удивило, что они снова появились именно теперь. Я силилась сохранять спокойствие, мне хотелось потрогать картины и убедиться, существуют ли они на самом деле или привиделись. Но они висели очень высоко, и добраться до них было невозможно. Белокурый доктор потихоньку вывел меня из церкви:
«Говорят, что эти картины появляются время от времени. У света словно есть память на то, что он когда-то освещал, и способность воссоздавать увиденное. На самом деле ничего этого нет, это миражи, необъяснимая фата-моргана. Говорят, что 12 августа 1980 года, через 400 лет после трагедии, на несколько часов появился и образ Божьей Матери, исчезнувший по воле Божественного провидения. Но это все легенды».
Я оказалась у выхода как раз в тот момент, когда архиепископ произнес Itemissaest. Кто-то стиснул мне руку, кто-то приветствовал жестом. Площадь перед собором наполнилась народом, нормальными людьми, которые более или менее были мне знакомы. Все кончилось, кафедральный собор Благовещения очередной раз явил свое чудо. Мы задержались на площади. Со всех сторон сыпались вопросы, трудно ли было завершить такую сложную работу. Управляющий шепнул мне на ухо, чтобы я не забыла о предстоящем ужине. Я поглядела в направлении открытой двери, пытаясь осмыслить странный провал в восприятии. Мне не терпелось увидеть, выйдут ли из церкви те, кого я там встретила. И они вышли: священник, старик из Галатины, махнувший мне рукой, а потом и органист со своей спутницей. Я увидела его на ступеньках и хотела подойти. И в этот момент меня крепко схватили за руку, и схватившая рука обожгла, как жгла в детстве рана от пореза о ступеньку. Я обернулась: это был он, белокурый доктор, которому в последнее время я безгранично доверяла.
«Не теперь», — сказал он.
Все вокруг словно замерло. Прервалось ощущение теплоты, всеобщего интереса и поддержки. Но это было только на миг. Едва исчез органист, быстро завернув по направлению к абсидам церкви, все снова задвигалось, как в механическом театрике, когда возобновили кончившийся завод. Я опять обернулась к доктору; в ушах у меня еще стояло его «Не теперь». Но эти слова отдавались уже далеко, перепрыгивая от стенки к стенке, как пингпонговые шарики. Что это значило: «Не теперь»? Да и сказал ли кто эти слова? Может, это был далекий внутренний голос или наваждение, посланное озорным демоном, не желавшим показаться на свет?
