Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [90]

— Оставь! — вступаюсь я. — Капитан действительно абсолютный хозяин на своём корабле.

— Точно? — шепчет Толстяк, щуря налитые кровью глаза.

— Да.

— Об этом написано в морском кодексе?

— Всеми буквами!

Берюрье — человек решительных действий, вам это известно, поскольку вы оказываете мне честь читать то, что я имею честь вам писать уже больше чем давно.

— Можно всё уладить, — говорит он.

Он снимает шляпу, бросает её на стул и осторожно берёт фуражку своего собеседника.

— Раз уж я П. Д. в Ж., — говорит он, — я весьма сожалею, мой дорогой Ритон, но я тебя увольняю. Начиная с этой минуты, ты пустой звук на борту. Выясняй отношения со своим характером.

Он напяливает фуражку на свою тыкву.

— Новым капитаном буду я!

Мы присохли, хотя находимся в открытом море; на нас словно душ пролился, хотя кругом всё сухо.

— Ты что, дядя! — вскрикивает Мари-Мари. — Ты же никогда не управлял кораблём!

Её дядя выглядит весьма необычно в белой фуражке с золотым галуном, которую он сдвинул на затылок.

— Слушай, мошка, ты думаешь, что мсье Дассо умеет делать самолёты или мсье Буссак шить рубашки? Капитан не рулит, а командует! И даже если я возьму в руки штурвал, я всё сделаю так, что не подкопаешься. Не забывай, что я занимался греблей на Марне, цыпа, и я умею плавать. Так, но это ещё не всё, я сейчас дам команду держать курс на Деконос и займусь расследованием.

— Ты? — смеюсь я.

— Йес, месье, я сам лично. Кто здесь капитан?

Он идёт к двери, но Рустон преграждает ему путь.

— Только через мой труп! — выкрикивает капитан.

— Почему бы и нет? — спокойно говорит Берю.

И делает экс-офицеру резкий аперкот, затем в самом деле перешагивает через его тело.

Перед тем как выйти, он обращается к нам. Без дружелюбности в глазах, без сентиментальности, без тепла.

Просто скала, капитан Берюрье! Гибралтарский утёс! Образец непреклонности, властности, как у всех настоящих шефов.

— Я сказал вам, что теперь всё будет по-другому. Зарубите это себе на носу: теперь я единственный хозяин на борту после Бога, чёрт возьми!

И Берю выходит.

В сильном возбуждении.

Глава 26

Ну вот, — вздыхает маман, — он приходит в себя.

Действительно, несколькими секундами позже Гектор начинает разглядывать потолок с видимым интересом.

— Тотор, — зову я, — ты меня слышишь?

Кузен шевелит губами. Да, он снова с нами.

— Не беспокойте его! — сухо шепчет ассистент врача.

В белом халате он выглядит весьма солидно. Стетоскоп свисает ему на грудь. Чувствуется, что он любит изображать из себя большого патрона, когда рядом нет его собственного. Чем больше я смотрю на него, тем больше у меня уверенности в том, что я его видел недавно. И не на корабле. Где и когда? Надо бы вспомнить…

— Я живой? — спрашивает Гектор едва слышно.

— Да, слава богу, старый хрен!

— Ничего у меня не получается, ни жизнь, ни смерть! — говорит большой (потому что единственный) шеф «Пинодэр Эдженси».

Звучит красиво и грустно, вы не находите? Несколько избито, но всё же благородно. Во всяком случае, волнующе. Такие слова не могут не тронуть сердца Фелиси. Она плачет.

— Не говорите так, Гектор! Вы не должны! Человек такого достоинства!

Кузен поворачивает к нам своё измождённое[95] лицо.

— Объясни нам причину твоей хандры, толстая колбаса, у тебя сразу прояснится в глазах.

— О, достаточно того, что я увидел, — жалуется несчастный.

— Да что же ты увидел, чёрт возьми?

— Камиллу и этого негодяя Абея! Она была голой в ванной, а он, свинья, хвастался, как он с ней обнимался, рассказывал с таким цинизмом, какие деликатесы ему делала моя возлюбленная… О, тысячу раз смерть! Давай, Гектор! Уйди в небытие!

Вот так, мои милые, представляете, холодный душ? Гектор и Камилла! У меня помутилось в голове!

— Как, Камилла? Что, Камилла? Ты что, знал её?

— Не так близко, как этот ужасный судовладелец, увы, — вздыхает мой несчастный родственник. — Ведь мы с ней обручены! Кольцо, что она носит и которым она ласкала тошнотворную плоть этого толстого курильщика сигар, это кольцо, Антуан, я надел ей на палец неделю назад. Камилла — моя сотрудница! Агент 0001 (она была секретаршей у Жана Минера[96], перед тем как поступить ко мне). Я хотел её сделать своей компаньоншей, у неё способности; и своей женой, потому что она мне нравилась. И тут мне открылась жестокая правда. Потаскуха! Профура! Извращенка! Нимфоманка! Нимфовуменка! Магдалина! А ведь я к ней с уважением! Дарил ей фиалки! Целовал ногти! Смотрел на неё влажными глазами. Я даже не мог с ней говорить на «ты»! Открывал перед ней двери. И, представь (извиняюсь перед дамами), когда я шпокал какую-нибудь прошмандовку, чтобы убить время в ожидании женитьбы, я надевал чёрные очки и думал о ней. Вы не представляете, как я её обожал. Вот только мадемуазель меня держала за простака. Она уже мысленно наставляла мне рога! Будь она тысячу раз проклята! Красных Муравьёв ей в трусы! Да увянет её красота! Чтоб она стала беззубой! Облысела! Чтоб её кожа сморщилась! Чтоб она усохла, и моё кольцо упало с её пальца! Пусть она станет как скелет, чтобы на неё смотреть было тошно! О, да будет Богу угодно или чёрту, мне всё равно, но пусть она станет истинной гадостью! Пусть она вызывает ужас и внушает отвращение. Чтобы самых паршивых крыс тошнило от её вида! Чтобы зеркала мутнели, как только в них попадёт эта мерзость. Чтобы она мылась серной кислотой, мерзавка! Красилась экскрементами! Чтобы самцы, которые на неё влезали, гнили от самых ужасных венерок!