Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [63]

Они принимаются говорить, но, к счастью, одновременно, что отбивает у них желание продолжать.

— Мы напали на след, ребята!

— Ты так думаешь? — бормочет Пино, вновь принимая вертикальное положение.

— Йес, барон! На этот раз мы в самом деле имеем нечто положительное, ощутимое! Чернокожий явно замешан, иначе этот фокус не удался бы, всё было слишком чётко. Я представляю себе это дело так: с момента нашей вылазки к Алонзо мы были под наблюдением. За нами незаметно следили с тех пор, как мы отправились в путь с сундуком. Они воспользовались первой же возможностью, чтобы забрать его содержимое. И им пришлось использовать помещение рядом с лифтом.

— Зачем им понадобились эти трупы, если у них была вся ночь, чтобы забрать их? — возражает Блеющий.

— Вопрос по существу, ваша честь, но вам придётся оставить его без ответа впредь до дальнейших распоряжений. Вы сейчас вернёте этот сундук туда, где его взяли, снимете с него колёсики и придёте ко мне.

— Куда? — спрашивают они хором.

— В хижину из бамбука, бамбука! В хижину из бамбука, бамбука! — напеваю я. — Хочу допросить этого милого сенегальца из лифта. Думаю, что я найду его на кухне.

Глава 14

Я хорошо предположил, ибо первый, кого я вижу рядом с огромной горой тарелок, которой не страшны килевая и бортовая качка (кстати, незначительная), — это не кто иной, как парень, которого я только что видел.

— У вас найдётся минута для меня? — не церемонюсь я.

— Нет, — отвечает он категорично, — у меня работа.

Сразу же шеф чего-то (это видно по знаку «ситроена», который он носит на лбу) наплывает на меня как щербет на сковороде.

— Что вам угодно, месье?

— Поговорить с этим симпатичным посудомойщиком.

— Он на работе!

— Я тоже, — говорю я, показывая карточку с триколором шефу-неизвестно-чего.

— Что? Полиция на корабле? — разевает тот рот.

— На корабле, по левому борту, по правому, от кормы до носовой части, от винта до антенны радара, полиция всюду! Зарубите это на носу…

И, не жалуя его вниманием, беру мойщика под руку и увожу в направлении просторного зала для рубона, пустого в этот утренний час.

— Что вы от меня хотите? — спрашивает он, не проявляя видимого беспокойства, как только мы остались одни.

— Откровений, — говорю я ему. — Во-первых, касательно вашей личности.

Он улыбается.

— Вот уж откровения, в которых нет ничего тайного. Меня зовут Архимед Эврика. Так меня назвал мой отец, который жил по законам, — добавляет он не без юмора, — некоторые сомневающиеся среди вас это уже заметили. — Он прочищает горло и продолжает: — С конца июня моя настоящая личность — «Доктор Архимед Эврика», ибо я успешно защитился по медицине в Парижском университете.

— И вы моете посуду?

— Надо на что-то жить, пока я не начну практиковать. Для того чтобы открыть своё дело, я должен сделать выбор между сенегальскими джунглями и шестнадцатым департаментом, то есть между простым решением и снобизмом. Идеал, чтобы преуспеть, это заниматься врачебной практикой в джунглях в одежде от Лапидуса или в шестнадцатом в одежде бубу. И всё же я думаю, что отдам предпочтение второму решению.

Он мне подмигивает.

— Для полицейского вы производите впечатление умного человека, господин… инспектор.

— Комиссар!

— Меня это не удивляет, и я вам предсказываю, что это только начало. Видите ли, если я выбрал помои «Мердалора», то только потому, что я рассчитывал сделать здесь интересное завоевание. Я повторяю, мне надо открыть свое дело, и вы себе представить не можете, во что может обойтись медная табличка в Пасси или в Лямюэт. Зато вам известно, дорогой господин комиссар, если жизнь у грязных негров полна превратностей, у нас есть и большое преимущество: наша репутация мужчин — это не миф, должен вам заметить… Франция, что бы она ни говорила и что бы она ни мнила о себе, гораздо более расистская, чем об этом думают французы. В Париже черномазых ещё принижают. Нет, я не играю «Хижину дядюшки Тома», но пожилые белые господа ещё не уступают место в метро молодым черным сенегальцам. Всё время видишь в метро рекламу Банания, что вы хотите. А сколько бедных метельщиков на улицах, сколько мамелюков в униформе подают кофе, пардон, мокко, в шикарных ресторанах. Средний француз считает, что даже наш кариес должен быть обязан миссионерам и что мы голосуем в пещерах кремниевым наконечником и колотушкой из чёрного дерева. Что ж, пусть время варит свой кофе с молоком. Тем временем черномазый, более или менее цивилизованный, которым я себя считаю, должен завоёвывать своё место под солнцем не только своими мозгами, но в особенности своими половыми железами, месье. Если роскошные браки нам временно недоступны, то мы хотя бы можем надеяться на роскошные адюльтеры. Мне не стыдно в этом признаться, господин комиссар, — продолжает говорливый, — я сделал себе образование, как бобры делают свой дом: своим хвостом! Такие ребятишки, как я, — первые миссионеры нашего наследственного многобожия. Фаллос — вот наша эмблема! Он даёт нам силу стучаться в двери, месье, ибо мы — безрукие калеки цивилизации. Но час придёт, он уже на подходе, когда Ку-Клукс-Клан будет состоять из нас.