Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [25]

— Надо же такому случиться! — причитает Пино. — Надо же! Новый фургон! Все наши сбережения! Наш капитал! Наше пристанище, можно сказать. Где мы теперь будем проводить свои последние дни?

— Да полноте, полноте, — теряет терпение Дир. — У этих водителей солидные страховки, и я добьюсь для вас полного возмещения.

— Но, — лепечет Древность, вне себя, — но…

— Что такое, Пино?

— Водитель… Он тут ни при чём! Я сам во всём виноват, господин Директор. Представьте, когда я его обгонял, перед моей машиной вдруг выскочила Мари-Мари, она хотела нас остановить. Я затормозил, чтобы не сбить её, и грузовик врезался в меня, он ничего не мог сделать! Ни-че-го, господин директор! Этот бедняга…

Папа выпускает ртом звук раздражения.

— Умоляю вас, Пино! — говорит он сквозь зубы. — Не валите вину на невинную девочку, чтобы снять весь груз ответственности с шоферюги! Мы все, здесь присутствующие, будем свидетелями этого нелепого происшествия. Вы здесь ни при чём, и точка!

— Тебе же говорят, что это не твоя вина, — шепчет елейным голосом преподобная мадам Пино.

Почти уверившись, Тщедушный идёт на сделку с совестью…

— Ну что ж, раз уж вы были свидетелями…

Старик улыбается своим мыслям.

— Я не сказал, что мы были свидетелями, я сказал, что мы ими будем!

Но Пино слишком расстроен, чтобы оценить прелесть этого нюанса.

— Во всяком случае, — бросает он своей половине, — наш отпуск теперь уже закончился!

Старик берёт его за руку.

— Нет, дорогой Пино, — говорит он, — наоборот, он только начинается!

Глава 3

В духоте мягкой обивки небольшого салона в стиле гостиничного Людовика Пятнадцатого мы держим совет перед завтрашним отплытием.

Присутствуют: Старик, Сам, Берю, Пинюш и господин Феликс, чья глубокая культура и рассудительность произвели на нашего Биг Чифа неизгладимое впечатление. С другой стороны, педагогические способности человека-хобота как нельзя лучше подходят для того, чтобы оказать содействие коллективу сыщиков, которые отныне должны стать глазами и ушами. Нужно, в самом деле, знать все тонкости детской психологии, чтобы быть хорошим полицейским, ибо если мужчины — взрослые дети, то преступники — это трудные взрослые дети.

Я сделал им изумительно краткое резюме всех несчастий, постигших компанию «Паксиф». Поведал о каждом таинственном исчезновении со всеми подробностями, которые мне известны, о пропавших и об обстоятельствах их пропажи.

Наступает молчание, отягощённое думами. Эти господа осмысливают мои откровения, словно любители кроссвордов, ломающие голову над каким-то слишком трудным словом.

Но Почтенный не любит простоев в работе. Он исходит из принципа, что думать должен начальник, тогда как подчинённые должны действовать.

— Друзья мои, — говорит он, — я вас слушаю.

Берю прочищает слизистую в руку, свернутую трубочкой, вытирает её о штанину своих фланелевых брюк и, имитируя ртом звук, который невоспитанные люди делают анусом, роняет проникновенным голосом:

— Ну, блин!

При всей лаконичности фраза не лишена выразительности и к тому же хорошо выражает общее настроение. Но она не удовлетворяет Старика, и он роняет с презрением:

— Это всё, Берюрье?

Толстяк качает головой уклончиво-отрицательно.

— Как сказать, — добавляет он не совсем положительно, но все же с надеждой…

Пинюш, чьи фургонные беды удалось залить несколькими бокалами мюскаде, скрещивает руки великомученика.

— Преступление или самоубийство? — говорит он намёками.

Пожиманием плеч Старик заставляет его опустить свои веточки. Тем временем месье Феликс поднимается со своего места и начинает говорить, передвигаясь взад и вперёд короткими и скачкообразными шагами. Так, наверное, он даёт уроки в лицее «Вавилон».

В образовании, так же как и в правосудии, есть «сидящие» и есть «стоящие». Одни наставляют, другие ходят и наставляют. Первые бросают знание в лицо слушателям, другие его сеют.

Месье Феликс — из нервных. Кроме поразительной особенности, о которой я уже рассказал ранее, у него есть еще одна, которая состоит в том, что он встряхивает руками, когда говорит, как женщины со свежим маникюром на ногтях.

— Господа, — говорит он с рассеянным видом, — пишите:

Пункт «а»: четверо пропали, но ни одного трупа!

Пункт «б»: один исчез на берегу.

Пункт «в»: ни возраст, ни национальность, ни пол не имеют значения!

Бугай считает уместным сострить, как он умеет:

— Эй, послушайте, Феликс, зря вы насчёт пола! Если у тебя в штанах Вандомская колонна, о некоторых вещах лучше не вспоминать.

Феликс как будто выходит из глубокого сна.

— Берюрье, за дверь! — говорит он сухо, щёлкая пальцами.

— За что? — лепечет провинившийся.

— Немедленно! — лает преподаватель.

Его авторитет настолько велик, что Толстяк, вдруг став послушным, как в детстве, краснеет до самых ушей и выходит, качая головой. Он застывает позади стеклянной двери и смотрит на нас глазами наказанного пса.

Инцидент тем не менее не повлиял на красноречие месье Феликса.

— Пункт «г», — продолжает он, — злоумышленник не мог быть пассажиром (и это также мой аргумент), ибо для этого нужно, чтобы один и тот же турист побывал в круизе четыре раза подряд. Он также не мог быть из технического персонала, ни из кухни, ибо эти люди не имеют никакого контакта с пассажирами.