Отныне и вовек - [32]
— Да? — Пруит усмехнулся. — Что-то не похоже. Если хозяин ты, то почему столовкой заведует Прим? Почему на складе всю работу делает Лива, а сержантом числится О’Хэйер? Если хозяин ты, тогда почему здесь почти все сержанты — боксеры из команды Хомса? Не пудри мне мозги.
Глаза Тербера медленно налились кровью.
— Ты пока и половины всего не знаешь, парень, — усмехнулся он. — Посмотрю я, что ты скажешь через месяц-другой. И не то увидишь. Ты же еще не знаком с Галовичем, Хендерсоном и Доумом.
Он вынул изо рта сигарету и, нарочито затягивая каждое движение, несколько раз ткнул ее в дно пепельницы.
— Важно другое. Не будь у Хомса такой няньки, как я, он бы собственными соплями захлебнулся. — Он со злостью растер окурком угольки в пепельнице, потом лениво, как сонно потягивающийся кот, поднялся из-за стола. — Так-то. По крайней мере насчет друг друга нам с тобой все ясно, верно?
— Насчет себя мне давно все ясно, — сказал Пруит, — А вот ты что за фрукт, я пока не понял. Мне кажется…
Он услышал шаги в коридоре и замолчал, потому что этот разговор касался только их двоих, его и Тербера, и постороннему — будь то офицер или солдат — незачем было его слышать. Тербер улыбнулся ему.
— Вольно, вольно, вольно, — раздалось в дверях. — Можете не вставать, — добавил тот же голос, хотя Тербер и Пруит уже стояли.
В канцелярию стремительно вошел человечек ростом даже ниже Пруита. Его прямая, как шомпол, спина, казалось, не поспевает за быстро семенящими ногами. Коротышка был одет в щегольскую, сшитую на заказ офицерскую форму с погонами второго лейтенанта. Увидев Пруита, он остановился.
— А я ведь тебя не знаю, солдат, — сказал коротышка. — Фамилия?
— Пруит, сэр, — Пруит оглянулся на Тербера. Тот криво усмехнулся.
— Пруит, Пруит, Пруит, — трижды повторил коротышка. — Ты, наверно, новенький, переводом. Потому что я такой фамилии не знаю.
— Переведен сегодня из первой роты, сэр, — сказал Пруит.
— А-а. Так я и думал. Раз мне фамилия неизвестна, значит, солдат не из этой роты. Я три недели как проклятый зубрил список личного состава, зато теперь любого в роте могу назвать по фамилии. Отец мне всегда говорил: «Хороший офицер должен знать в своей части всех по фамилии, а еще лучше знать, какое у кого прозвище». Тебя солдаты как называют?
— Вообще-то Пру, сэр, — ответил Пруит, спасовав перед бьющей через край энергией этого говорливого живчика.
— Ну конечно, — кивнул лейтенант. — Я мог бы и сам догадаться. А я лейтенант Колпеппер. Назначен сюда недавно, прямо из Вест-Пойнта[18]. Ты, стало быть, наш новый боксер? У тебя второй полусредний, да? Надо было раньше перевестись, пока еще шли соревнования. Что ж, как сказал бы наш Старик и его коллеги на флоте, рад принять тебя к нам на борт, Пруит, да, да, очень рад.
Лейтенант Колпеппер порхал по крошечной канцелярии, рассовывая бумаги в разные ящики.
— Ты, наверно, обо мне знаешь, если читал историю полка, — сказал он. — Мой отец, а еще раньше дед начинали в этой роте вторыми лейтенантами. Потом оба командовали этой ротой, потом стали командирами полка и в конце концов дослужились до генералов. Так что я иду по стопам моих доблестных предков — ура!.. А где мои клюшки, сержант! Через пятнадцать минут у меня партия в гольф с дочкой полковника Прескотта. Потом обед, потом снова гольф.
— В шкафу они, — холодно сказал Тербер. — За картотекой.
— Ах, да, да, да, — кивнул лейтенант Колпеппер, сын бригадного генерала Колпеппера, внук генерал-лейтенанта Колпеппера и правнук подполковника Колпеппера, служившего в армии конфедерации южных штатов. — Я сам достану, сержант, не трудитесь, — сказал он Терберу, хотя тот и с места не сдвинулся. — Сегодня я должен попасть во все восемнадцать лунок. Вечером в клубе большой сбор, и мне надо быть на высоте.
Он вытащил сумку с клюшками из-за зеленого металлического ящика с картотекой, попутно задел локтем и свалил на пол папки, лежавшие на краю стола, но даже не подумал их поднять и, не сказав Пруиту более ни слова, выпорхнул из канцелярии так же стремительно, как туда залетел.
Брезгливо поморщившись, Тербер поднял папки и положил их на место.
— Ладно, — сказал он Пруиту. — Сейчас я с тобой разберусь, а то у меня работы много.
Он прошел за стол Хомса и остановился перед схемой роты. В квадратики, обозначавшие взводы и отделения, были воткнуты крючки, на которых висели картонные карточки с фамилиями солдат.
— Где твои вещи?
— Пока еще в первой роте. У меня форма выглаженная, я не хотел класть ее в вещмешок.
Тербер улыбнулся улыбкой коварного тролля.
— А ты, Пруит, все пижонишь? Все такой же. Форма что — ерунда. Солдата делает не форма.
Он вынул из стола Хомса пустую карточку и напечатал на ней имя и фамилию Пруита.
— Там у склада стоит пулеметная повозка. Можешь перевезти на ней свои вещи, чтоб тебе не мотаться туда и обратно сто раз.
— Спасибо. — Пруит удивился неожиданной милости и не мог это скрыть.
Роман американского писателя в острой обличительной форме раскрывает пороки воспитания и дисциплинарной практики, существующей в вооруженных силах США.Меткими штрихами автор рисует образы американских военнослужащих — пьяниц, развратников, пренебрегающих служебным долгом. В нравах и поступках героев романа читатель найдет объяснение образу действий тех американских убийц и насильников, которые сегодня сеют смерть и разрушения на вьетнамской земле.
Изданный посмертно роман выдающегося американского прозаика Джеймса Джонса (1921–1977) завершает цикл его антивоенных романов. С исключительной силой изобразил он трагедию тех, кто вернулся с войны. Родина оказалась для своих сыновей самодовольной, равнодушной и чужой страной. Роману присущ ярко выраженный антивоенный пафос, он звучит резким обличением американской военщины.
Рассказывая о боевых действиях одного из подразделений сухопутных войск США против японской армии в годы второй мировой войны, автор в художественной форме разоблачает быт и нравы, царящие в американской армии.Роман позволяет глубже понять реакционную сущность современной американской военщины и ее идеологии, неизлечимые социальные пороки капиталистического образа жизни.Книга предназначена для широкого круга читателей.
Герой романа — драматург Рон Грант, находящийся в зените славы, — оказался запутанным в сложный любовный треугольник. И он пытается бежать от всех жизненных проблем в таинственный и опасный подводный мир. Суровым испытаниям подвергается и пламенная любовь к Лаки, девушке сколь красивой, столь и неординарной. Честность, мужественность, любовь, чувственность, дружба — все оказывается не таким простым, как казалось вначале. Любовь спасена, но теперь к ней примешивается и чувство неизбывной горечи.
В сборник вошли повести шести писателей США, написанные в 50–70-е годы. Обращаясь к различным сторонам американской действительности от предвоенных лет и вплоть до наших дней, произведения Т. Олсен, Дж. Джонса, У. Стайрона, Т. Капоте, Дж. Херси и Дж. Болдуина в своей совокупности создают емкую картину социальных противоречий, общественных проблем и этических исканий, характерных для литературы США этой поры. Художественное многообразие книги, включающей образцы лирической прозы, сатиры, аллегории и др., позволяет судить об основных направлениях поиска в американской прозе последних десятилетий.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В настоящем издании представлены повести и рассказы двух ведущих представительниц современной прозы США. Снискав мировую известность романом «Корабль дураков», Кэтрин Энн Портер предстает в однотомнике как незаурядный мастер малой прозы, сочетающий интерес к вечным темам жизни, смерти, свободы с умением проникать в потаенные глубины внутреннего мира персонажей. С малой прозой связаны главные творческие победы Юдоры Уэлти, виртуозного стилиста и ироничного наблюдателя человеческих драм, которыми так богата повседневность.
В состав тома «Американская повесть» (книга первая) входят произведения, отражающие как различные направления в литературе США, так и реальную жизнь этой многообразной по социальным традициям, природным условиям и бытовому укладу страны. Это шесть произведений, представляющих развитие жанра повести в США в XIX веке. Среди писателей, входящих в сборник, — Г. Торо, Г. Мелвилл, Дж. Кейбл и др.
Эрскин Колдуэлл (Erskine Caldwell, 1903–1983) родился в городке Уайт-Оукс (штат Джорджия) в семье пресвитерианского священника. Перепробовав в юности несколько различных профессий, обратился к газетной работе. С начала 1930-х гг. — профессиональный писатель. В своих книгах Колдуэлл выступает как крупнейший знаток Юга США, социального быта «бедных белых» и негров. Один из признанных мастеров американской новеллы 20-го века, Колдуэлл был в СССР в первые месяцы войны с фашистской Германией и откликнулся серией очерков и книгой «Все на дорогу к Смоленску!».Повесть «Случай в июле» («Trouble in July») напечатана в 1940 г.
В книгу входят произведения поэтов США, начиная о XVII века, времени зарождения американской нации, и до настоящего времени.