Откуда ты, Жан? - [67]

После долгих мытарств Жан познакомился в городе с горничной Кубе. Та сказала ему, что гаулейтер даже не ест и не пьёт без предварительной проверки своего врача всего того, что подают на стол. От неё же узнал он о том, что Кубе собирается ехать в Смолевичи, где выступит с речью на митинге. В дороге будут охранять его наряд мотоциклистов и броневики. Дорога уже закрыта и вдоль неё выставлены часовые.

Жан решил ехать в Смолевичи. Уговорил фотокорреспондента гнусной газетёнки, выпускаемой предателем Козловским, отведать в ресторане французского вина. Затем на редакционной машине заглянули вдвоём к Нюре, знакомой Жана. Это была та самая Нюра, которая спасла его в начале войны. Теперь она жила в центре города, выполняя задания подпольного комитета.

В её комнате всё было готово к приёму гостей. После добавочной порции вина, прихваченного в ресторане и приправленного Нюрой изрядной дозой снотворного, фотокорреспондент раскис. Хозяйка и Жан уложили его спать, а сами, закрыв квартиру, спустились вниз…

Жан уверенно вёл машину корреспондента, на ветровом стекле которой был приклеен специальный пропуск для участия в предстоящем торжестве. Развеселившаяся Нюра беззаботно хохотала, то и дело щёлкая затвором фотоаппарата. Несколько раз их задерживали на дороге часовые, проверяли документы, заглядывали в багажник, но раскрыть лежавшие на заднем сидении футляры фотоаппаратов не догадывались.

— Жан, а что будет с фотографом? — спросила Нюра. — Его ведь надо убрать…

— Зачем? — ответил он. — Пусть выспится. После скажет нам спасибо, что сами сфотографировали Кубе за него.

— В последний раз, — добавила Нюра. — Дай бог, чтобы только всё обошлось благополучно.

Жан повернул машину в сторону отеля, напротив которого плотники под неослабным взором гестаповцев и полицаев достраивали трибуну.

— Подожди меня в машине, — сказал Жан и, взяв на сиденье футляры — один с фотоаппаратом, другой с миной, повесил их ремни себе на плечи. — Пойду опохмелюсь.

В баре он заказал себе столик и угощал всех, желающих промочить горло. Через полчаса плотники ушли. Жан тоже вышел из бара заснять готовую трибуну.

Всунутая в рукавицу мина выпала из футляра и притаилась под лестницей трибуны, ожидая своей жертвы. Но Кубе не приехал…

В назначенный час, когда Жан вырулил машину за город, прогремел сильный взрыв. То взлетела на воздух трибуна.

— Жаль, без оратора, — вздохнула Нюра. — Не угадали.

— Ничего, — успокоил её Жан, — в другой раз угадаем.[9]

В начале декабря были сильные метели, выпало много снегу. Партизанские отряды ушли в глубокие леса Поэтому Жан две недели не показывался в городе. Вернулся он в середине декабря изнурённый, усталый.

Осведомлённая в партизанских делах Нюра уже давно его ждала. Было много новостей, неотложных дел, связанных с подготовкой побега из лагеря военнопленных, где по соседству она работала буфетчицей. Там же, в буфете, у неё в кульках с мукой лежали новые крупные шрифты для листовок, вынесенные из Дома печати для передачи в надёжные руки…

Однако Нюра не торопилась делиться новостями. Прежде кинулась к нему и повисла на шее. Она должна была это делать, избегая лишнего любопытства соседей, живших за перегородкой. Для них они — жених и невеста.

— Раздевайся, Жан, и садись к столу. Сейчас я налью тебе горячего чаю.

— Спасибо, — сказал он. — Прежде хотелось бы услышать, что нового.

Нюра начала рассказывать.

Жан слушал её внимательно. Синие глаза его сузились, на лбу образовались морщинки. Он думал о предстоящих делах, о встречах, которые должны состояться на улице и которые ни в коем случае не должны вызывать подозрений.

— Шрифты, говоришь, новые для листовок? — переспросил он, оживляясь. — И много ли?

— Порядочно. Только не знаю, кому передать их. Новые.

— Найдём.

Выпив предложенную чашку чая, Жан поднялся.

— Пошли!

— Куда?

— Проветримся.

— Но ты же устал. Отдохни.

— Успею…

Нюра переоделась, и вскоре они вышли на улицу.

Было воскресенье. В уцелевшей церквушке звонил колокол.

Руины в сугробах высились, как богатыри в белых маскхалатах, покрытые шапками снега. В такие солнечные дни молодёжь обычно играла в снежки, лепила снежных баб. Но сегодня никого не было видно. Люди, понурив головы, шли гуськом на базар.

— Жан, посидим немного. Погода какая чудесная.

Жан вытащил из-под развалин доску и положил её на груду камней. Получилась скамейка.

— Прошу!

Нюра села с ним рядом.

— Не знаю, чем это кончится, — призналась она.

— Победой, — ответил он.

— Я не про то… Вот не было тебя долго и я так волновалась… А ты пришёл и слова не скажешь…

Жан улыбнулся:

— Хочешь, я тебя сейчас развеселю?!

— Как? — удивилась она.

— Тары-бары, тары-бары, — стал размахивать руками Жан, — я волшебник старый…

— Ты смеёшься? — упрекнула Нюра.

— Нет, я серьёзно, — сказал он, заметив кого-то на дороге. — Исполни волю моей красавицы, прохожий! Улыбнись и приди ко мне, знакомый. Там-та-ра-рам! Догони его, скажи волшебные слова: «Мин сине яратам!»[10] — Жан указал на прохожего, — и, повинуясь, он придёт сюда. Вот увидишь!

Нюре побежала за прохожим, остановила его и, запыхавшись, повторила то, что велел Жан.

Незнакомец, мужчина лет сорока, в недоумении оглянулся назад и, заметив Жана, радостно воскликнул: