Откуда берутся дети - [16]

Ай как в той земле много есть да чиста серебра,

Ай как много есть мелкого скатного жемчугу,

А силы-рати в ней мало можется,

Ай как можете тую землю в полон-то взять.

Каждая община, каждое государство всегда было заинтересовано в росте численности своих граждан. От их численности, работоспособности, подготовленности в военном отношении, в конце концов, зависела судьба и будущее общин или государства. Но не всегда желание и даже потребность в многочисленности сограждан совпадали с возможностями чисто материального характера. Чем больше воинов и работников имело общество, тем большее количество продуктов питания общество должно было производить.

Итак, на протяжении всей истории человечества существовала задача стимулировать или ограничивать рождаемость в каждом отдельном регионе. Она решалась своеобразно, в зависимости от конкретных исторических, этнических и социальных условий. Каждый отдельный человек, каждая ячейка общества, то есть семья или ее производное, решали свою демографическую проблему в соответствии со своим экономическим, морально-этическим, наконец физиологическим потенциалом.

Доисторический человек мало представлял себе механизмы, способствующие появлению новой жизни. Отсутствие знаний успешно заменялось мифологическими, суеверными домыслами. Однако было бы неправильно считать, что лишь в наше время люди научились регулировать уровень рождаемости. Одним из самых ранних и наиболее жестоких методов «регулирования» рождаемости считается так называемый инфантицид, то есть детоубийство.

Английский ученый, известный мифолог Дж. Фрейзер в «Золотой ветви» пишет, что воинственное ангольское племя йагов умерщвляло всех своих детей без исключения, чтобы не обременять женщин в походных условиях. Чтобы численность племени не уменьшалась, свои ряды племя пополняло путем усыновления мальчиков и девочек тринадцати-четырнадцати лет из других племен, родителей которых убивали и съедали.

Полинезийцы ежегодно убивали две трети своих детей. Примерно так же поступали жители древних племен Восточной Африки. Женщины южноамериканского племени мбайа убивали всех детей, кроме последнего или того, которого считали последним. Если после этого женщина беременела еще раз, новорожденного тут же убивали. Такие дикие обычаи в конечном итоге привели к гибели народа мбайа, долгое время считавшегося самым страшным врагом испанцев.

Было бы неправильно думать, что инфантицид был распространен у отсталых, лишенных влияния культуры народов. Такая практика «регулирования» численности народонаселения существовала в очагах мировой культуры и цивилизации — Древней Греции и Древнем Риме. В Японии многие столетия существовал способ регулирования числа едоков узаконенным детоубийством — его иронически называли «прополкой». Приблизительно о том же пишет в своих педагогических сочинениях Н. Крупская: «В газетах не раз сообщалось, что в том или другом большом промышленном городе обнаружена „фабрика ангелов“. Какая-нибудь женщина промышляет тем, что берет на воспитание за известную плату грудных детей и голодом, опиумом и тому подобными средствами старается как можно скорее отправить их на тот свет, понаделать из них „ангелов“. Начинается дело, и делательница „ангелов“ отправляется на каторгу, а где-нибудь в новом месте возникает новая „фабрика ангелов“, порождаемая теми же самыми условиями: невозможностью для фабричной работницы прокормить своего ребенка».

А вот какую животрепещущую картину из народного быта до Октябрьской революции описывает в своей повести «Происхождение мастера» А. Платонов: «Через четыре года в пятый село наполовину уходило в шахты и города, а наполовину в леса — бывал неурожай. Издавна известно, что на лесных полянах даже в сухие годы хорошо вызревают травы, овощ и хлеб. Оставшаяся на месте половина деревни бросалась на эти поляны, чтобы уберечь свою зелень от моментального расхищения потоками жадных странников. Но на этот раз засуха повторилась и в следующем году. Деревня заперла свои хаты и вышла двумя отрядами на большак: один отряд пошел побираться к Киеву, другой — на Луганск на заработки; некоторые же повернули в лес и в заросшие балки, стали есть сырую траву, глину и кору — и одичали. Ушли почти одни взрослые — дети сами заранее умерли либо разбежались нищенствовать. Грудных же постепенно затомили сами матери-кормилицы, не давая досыта сосать.

Была одна старуха — Игнатьевна, которая лечила от голода малолетних: она давала грибной настойки пополам со сладкой травой, и дети мирно затихали с сухой пеной на губах. Мать целовала ребенка в состарившийся морщинистый лобик и шептала:

— Отмучился, родимый. Слава тебе, господи!

Игнатьевна стояла тут же:

— Преставился, тихий: лучше живого лежит, сейчас в раю ветры серебряные слушает…

Мать любовалась своим ребенком, веря в облегчение его грустной доли.

— Возьми себе мою старую юбку, Игнатьевна, — нечего больше дать. Спасибо тебе.

Игнатьевна простирала юбку на свет и говорила:

— Да ты поплачь, Митревна, немножко: так тебе полагается. А юбка твоя ношоная-переношоная, прибавь хоть платочек ай утюжок подари…»