Открытый город - [24]

В ту ночь он спал на ветру, который дул из открытого окна, пока его не разбудило какое-то шипение. Он открыл глаза, но не шелохнулся и увидел в обугленной темноте, на другом конце длинной комнаты, небольшую белую змею. Закаменел, размышляя, увидела ли его змея, но она всё шевелилась, словно разыскивая что-то. Потом из окна повеяло сквозняком, и Саиду увидел, что на самом деле это не змея, а раскрытая тетрадь: ее страницы трепыхались на ветру. Воспоминание об этом видении застряло в голове, сказал он, потому что он часто размышлял – и в те времена, и потом, – означает ли оно что-то для его будущего. Наступило утро, и он просидел в школе весь день, прятался, там же, когда стемнело, остался ночевать. Той ночью тетрадь снова трепыхалась в темноте и составляла ему компанию; он полуспал, полубодрствовал, глядя, как взлетают и опадают ее страницы, и иногда ему представлялось, что это змея, а иногда – что это тетрадь. На следующий день он увидел нигерийских солдат из ЭКОМОГ [24], и они дали ему вареного риса. Он притворился умственно отсталым и попросил, чтобы они его подвезли, доехал на их бронетранспортере до самой Гбарнги – это на севере страны. Оттуда пошел пешком в Гвинею, шел много дней, надевал попеременно то сандалии, то бутсы. И сандалии, и бутсы натирали ноги, но в разных местах. Когда хотелось пить, пил из луж. Голодал, но старался не думать о еде. Он не может припомнить ни как дошел пешком, за девяносто миль, до какого-то захолустного гвинейского городка, ни какими судьбами его потом занесло в Бамако – туда он въехал, сидя на заднем сиденье на мотоцикле какого-то фермера.

Идея попасть в Америку уже крепко засела в его голове. В Бамако, не зная ни слова ни на бамана, ни на французском, он болтался у парковки, питался объедками на рынке, ночевал под рыночными прилавками, и иногда ему снилось, что на него набрасываются гиены. Однажды ему явился во сне школьный приятель с обрубленной рукой: с нее лилась кровь. В других снах появлялись его мать, тетя и сестра: все они сгрудились вокруг прилавка, все истекали кровью.

Много ли времени прошло? Он точно не знал. Может, полгода, а может, чуть меньше. В конце концов он подружился с одним малийцем, дальнобойщиком, мыл его машину, а тот его кормил. Потом этот дальнобойщик познакомил его с другим – желтоглазым мавританцем. Мавританец спросил, куда он хочет поехать, и Саиду сказал, что в Америку. А мавританец спросил, везет ли он гашиш, а Саиду сказал, что не везет, нет у него никакого гашиша. Мавританец согласился доставить его в Танжер. В дорогу Саиду надел новую рубашку, подарок малийца. В грузовике было полно народу – сенегальцы, нигерийцы, малийцы, и все, кроме него, ехали за деньги. Днем было очень жарко, а по ночам дико холодно, и воду из канистр выдавали строго отмеренными порциями. Пока Саиду рассказывал эту историю, я, естественно, задавался вопросом, верю ли я ему, – может, более вероятно, что он был солдатом? Как-никак, у него было много месяцев, чтобы приукрасить подробности, половчее выставить себя безвинным беженцем.

В Танжере, сказал он, он подметил, что, когда чернокожие африканцы ходят по городу, полиция не спускает с них глаз. Большая группа таких африканцев – в основном мужчины, в основном молодые – разбила свой лагерь у моря, и он к ним присоединился. На холодном ветру с моря они кутались в одеяла. Один, его сосед, сказал, что он из Аккры, а еще сказал, что безопаснее добираться через Сеуту. «Когда мы попадем в Сеуту, – сказал этот человек, – мы попадем в Испанию, выходим завтра». На следующий день они доехали на микроавтобусе до маленького марокканского городка рядом с Сеутой, было их человек пятнадцать, вылезли и пошли пешком к окраинам Сеуты. Забор ярко подсвечивался, но человек из Аккры привел их туда, где забор примыкал к морю. «На прошлой неделе одного застрелили, – сказал он, – но, думаю, нам не стоит бояться, с нами Бог». Там ждала лодка, ею правил марокканец-перевозчик. Они сложили руки в молитве, потом сели в лодку, и перевозчик, работая веслами, перевез их по мелководью. Они добрались до Сеуты за десять минут, никем не замеченные, дошли вброд до берега и рассыпались по камышовым зарослям. Сеута – это Испания, ганец всё сказал правильно. Новоиспеченные иммигранты разбежались кто куда.

В континентальную Испанию Саиду попал через три недели, через Альхесирас, на пароме, никаких документов не потребовалось. Он скитался по югу Испании, прося милостыню на городских площадях, стоял в очередях в благотворительных столовых. Дважды лазал по карманам в людных местах, документы и кредитные карты выбросил, а наличку оставил себе; вот единственные, по его словам, преступления, которые он совершил за всю жизнь. Так он избороздил юг Испании, пересек португальскую границу и зашагал дальше, пока не попал в Лиссабон – печальный и холодный, но в то же время великолепный. И только когда он добрался до Лиссабона, ему перестали сниться плохие сны. Он подружился с местными африканцами, работал сначала помощником мясника, потом мужским парикмахером.

Это были два самых долгих года в его жизни. Ночевал он в чужой гостиной, вместе с кучей других – там было еще десять африканцев. Среди них были три девушки, и мужчины по очереди жили с ними и давали им за это деньги, но он не имел дела с этими девушками, потому что уже почти накопил на паспорт и билет. Если бы он подождал еще месяц, вышло бы на сто евро дешевле, но он не мог ждать; он мог сэкономить, прилетев в Ла-Гуардию, но спросил кассиршу, уверена ли она, что Ла-Гуардия тоже в Америке. Она вытаращила глаза, а он покачал головой и всё-таки взял билет до JFK – так надежнее. Он настоял, чтобы паспорт, который ему сделал один человек из Мозамбика, выписали на его настоящее имя – Саиду Каспар Мохаммед, – но дату рождения мозамбиканцу пришлось выдумать, потому что Саиду не знал, когда родился. Паспорт гражданина Кабо-Верде принесли во вторник; в пятницу Саиду уже сидел в самолете.