А потом как выдохнет:
— Какое солнышко! Ну парень, молодец…
Я по сандалиям поняла, что молодец — Лёня.
Папа ждал, когда над забором снова появятся Лёнины сандалии. И ждал он совершенно зря. Потому что Лёня уже вышел из Катиной калитки. Солнышко теперь пытался повторить кто-то другой, а Лёня стоял напротив нас, около забора. Смотрел на меня. Я у окна сидела, и у меня было опущено стекло.
Тут я подумала, что это совершенно всё равно, будут меня ругать или нет. Открыла дверцу — и бросилась мимо баб Ани в дом.
Пальма, удивлённая, рванулась за мной.
На подоконнике в сенях я взяла железку — и назад. Мама не успела ничего сказать — я перелетела через дорогу, прямо к Лёне.
— Вот. Палец Михал Григоричу.
Какое-то время мы стояли, держась за палец с двух концов.
Лёнчик говорил:
— Катька — что с неё взять? Глупая она…
И было странно: он не видит, до чего же она любит его? Но сказать что-то было немыслимо. Я могла только соглашаться, только головой кивать:
— Да, да…
Не тому, что он говорил. А тому, что мы стоим здесь вместе, за палец держимся.
Ещё бы — одну минутку…
Папа вот-вот засигналит мне.
Тут за спиной у меня раздался шум. В нашей семье снова ссорились!
Я оглянулась.
Костя пытался выбраться из машины, мама не пускала его. Он уговаривал её:
— Мне нужно. Мама, правда…
Мама отвечала:
— Что же ты раньше не подумал… Нужно ему… Знал же, что уезжаем!
Папа спорил с ней:
— Ну, если и впрямь нужно? Ведь чаю напились…
И баб Аня тоже что-то говорила — тихо. Слов её было не разобрать. Только мамины слова долетали от машины:
— Мне кажется, мы никогда отсюда не уедем!
Наконец, Косте позволено было выйти. И Пальма прыгнула к нему. Чуть не свалила с ног.
Он тут же обнял собаку, и так, вместе, они двинулись к нам — мне показалось, что в обнимку и Пальма — на задних лапах. Хотя могло ли такое быть?
И сразу же Костя выпустил Пальму. Потому что они с Лёней уже обнимались и хлопали друг друга по плечам.
В кои-то веки у Кости друг появился! И нас от него сразу же увозят?
Пальма тыкалась всем нам в коленки. Она тоже лезла обниматься.
И тут Костя сказал одну очень важную вещь.
Он сказал:
— Мы же приедем ещё! Нам взяли путёвки… В лагерь, в Кувакино!
И до меня вдруг дошло: Кувакино — это всего девять километров отсюда.
Хотя, конечно, я это и раньше знала. Но получается, что знала как-то не так… Не думая, что здесь же всё — рядом… Или не совсем рядом… Девять километров — это же ещё идти и идти! Через Собакино. Или напрямик, полем. Бегом, как они в школу бегают…
Тут от машины раздалось мамино:
— Костя, ты забыл уже, куда просился?
Костя нехотя направился к баб Ане в огород, где стояла дощатая будочка.
Пальма потрусила за ним.
А мы с Лёней схватились за руки — точно меня мама захочет куда-то отослать. И верно — мама оказалась рядом с нами. Глотнула громко и говорит Лёне, как глупому:
— Мы уезжаем. До свидания.
А мне приказывает:
— Ну-ка давай в машину! И всё, ни шагу из неё.
А после папе говорит:
— Иди, поторопи Костика. А то ещё застрянет по пути где-нибудь…
Когда мы, все четверо, уселись, наконец, и папа уже включил мотор, у Катьки за забором ещё шла тренировка.
Лёнчик показывал свои чудеса на турнике.
Он так и взлетал над перекладиной. Я понимала: он хотел, чтобы его с улицы было видно.
Мама вздохнула и сказала каким-то сухим голосом:
— Ленка, это тебе ведь — салют!
Я глянула на неё. Никогда ещё лицо у неё не было такое… странное.
Папа оживлённо говорил нам:
— Вы только гляньте, каков! И ведь совсем мальчишка! Не старше тебя, Костя!
Как будто самое главное было — в этих упражнениях.
Костя отозвался неохотно:
— Нет, старше меня… На год…
Ноги в подвязанных сандалиях взлетали и взлетали над забором.
