Открытие сезона - [55]

– Эй, Виндхэм, – снова сказала я через некоторое время, разбудив его поцелуями и покусываниями за мочку уха. – Хочешь чаю?

Он снова застонал, но я приняла это за согласие и отправилась на кухню ставить чайник. Я даже стала напевать себе под нос строчки из песенки о дочке, хотевшей пойти на речку искупаться, которая постоянно крутилась у меня в голове после приключения с Флорой. Пока грелся чайник, я занялась посудой, оставшейся после завтрака. Когда я вернулась в комнату с чаем, Виндхэм сидел на кровати, полностью одетый.

– Может, перейдем в гостиную, – предложила я, – здесь жуткий развал.

– Ты уверена, что достаточно хорошо себя чувствуешь? – спросил он, нерешительно последовав за мной. – Мне не следовало делать этого, я забыл, что ты болеешь.

– Я здорова, – сказала я, садясь на диван. – Я никогда не чувствовала себя лучше. Прошу простить меня за все эти чиханья, сморканья и так далее. Это было не слишком смешно.

– Ну, «смешно» – это не то слово.

Мы сидели, пили чай и смотрели друг на друга. Я вспомнила, что распущенные волосы постоянно прилипали к моей новой помаде. Было что-то очень сладострастное в этих воспоминаниях. Мы с Виндхэмом сидели, пили чай и смотрели друг на друга, совершенно не задумываясь, о чем думает каждый из нас в эту минуту. Я знала, что для меня это в какой-то степени означало конец наших отношений, и с подозрением следила за любым своим словом или жестом, который он мог принять за начало. Я чувствовала себя освободившейся от его притязаний.

Около пяти я взглянула на часы и заметила, что Виндхэму пора уходить, потому что мои могут вернуться в любой момент.

– Это ведь не будет иметь особого значения, если они вдруг вернутся? – мрачно спросил он.

– Нет, будет. Я собиралась провести день в постели, мне бы не хотелось, чтобы они обнаружили меня бродящей по квартире.

– Мы действительно провели большую часть дня в постели, – возразил он. – И это ты решила встать, а не я.

– Дело не в этом, – я вскочила и принялась озабоченно собирать чашки, подметать крошки с пола, показывая всем видом, что ему действительно пора уходить. Мне кажется поразительным, как быстро после проявленной к нему страсти я переключилась на домашние дела. Он пристально следил за мной некоторое время и затем сказал:

– Ты отличная домохозяйка, Эмма Эванс.

– Домохозяйка? – с негодованием откликнулась. – Это не соответствовало моему собственному представлению о себе.

– Ну, – он обвел рукой все окружающие нас картины, фарфор, куски мрамора и бархатную обивку. – Ты свила такое милое гнездышко…

– Милое? – переспросила я.

– А разве нет? Все эти безделушки-финтифлюшки напоминают мне комнаты моей тетушки в Биннефорде, забитые подобным барахлом.

Я промолчала: просто стояла и смотрела, когда же он уйдет. Он взглянул на меня из глубины своего кресла и я подумала: он ничего не знает о тебе и даже не хочет знать. Ему просто хотелось затащить тебя в постель, и когда ему это удалось, он увидел там фригидную ледышку, которая теперь напоминает ему его тетку приверженностью к безделушкам.

Таковы были мои выводы, но я не придавала им большого значения. Я вообще ничего не чувствовала в тот момент, просто хотела, чтобы он ушел. Наконец, он поднялся на ноги и сказал:

– Что ж, Эмма, думаю, мне не стоит встречаться с Дэвидом после всего… Тебе лучше вернуться в кровать, а я пойду. Надеюсь, ты не заболеешь из-за меня пневмонией.

– Не беспокойся, у меня крепкое здоровье, – я вспомнила, что никогда не рассказывала ему о своей матери, поэтому он не мог всерьез беспокоиться о моем здоровье. Он направился ко мне, словно собираясь поцеловать на прощанье, но я отступила к двери. Он проводил меня по коридору и возле лестницы сказал:

– Увидимся до моего отъезда? Я уезжаю в конце недели.

– Но ведь ты вернешься до окончания сезона?

– Возможно. В любом случае, я хочу увидеть тебя до своего отъезда.

Мы оба переживали какое-то смущение: неопределенность, существующая изначально в наших отношениях, становилась уже просто неприличной.

– Позвони мне, – быстро произнесла я, чтобы покончить со всем этим: с этой глупой, вечной «последней просьбой».

– Да, – сказал он. – Я позвоню тебе, – и спустился к своей машине, которую он поставил в наш гараж. Впервые со дня нашего приезда это помещение было использовано по своему прямому назначению. Я спустилась вслед за ним до середины лестницы и смотрела, как он садится в машину. Мне так хорошо была знакома эта машина, при виде ее ожило множество воспоминаний. Я оперлась о перила и следила, как он роется в карманах в поисках ключей; теперь, когда он был вне пределов досягаемости, я ощутила что-то вроде смутного сожаления. Я так и не смогла узнать его до конца. Я не была влюблена в него, но при иных обстоятельствах могла бы полюбить. Где-то я допустила ошибку: я либо слишком много открыла ему, либо слишком мало. Я оборвала наш «роман», не соблюдя супружеской верности и не получив от любовника никакого удовольствия.

Он завел двигатель, потом посмотрел на меня и помахал рукой, немного печально. Я тоже помахала в ответ. Я не могла бы угадать, был ли он печален из-за разочарования в любви или из-за головной боли. Я развернулась и начала подниматься по лестнице, и в этот момент он меня окликнул: