Открытая дверь - [44]

— Дядя Федя, — спрашиваю, — можно мне по вечерам поздним, когда ты уже сторожем отдыхаешь, в бильярдной шарики покатать? Страсть как люблю в бильярд играть, хотя бы сам с собой.

— Натурально этого нельзя, — дядя Федя отвечает, — но ежели меня горькой побалуешь, будет можно.

Всю последующую неделю прибегал я по вечерам в город и тренировался в бильярдной дома культуры. Шары катать в одиночестве мне не пришлось, партнеров хватало. Дядя Федя, к удивлению моему, проявил себя на пенсии неплохим организатором и сколотил при бильярдной нечто вроде ночного клуба. В зашторенном помещении, в котором шары, казалось, замедляли ход от дыма, постоянно пребывали помятые нетрезвые фигуры, бродившие вокруг бильярдных столов порой до утра. Дядя Федя в это время спал на диване, укрывшись с головой скатертью или плакатом. Очень скоро стал я среди завсегдатаев дяди Фединого клуба первым бильярдистом, понимая конечно же, что тягаться с Байрамовым мне еще рано. Но я уже не спешил и не рвался к реваншу очертя голову, ко мне возвращалась прежняя в себе уверенность, и даже улавливать начал в себе некий бильярдный талант. И заключался этот талант прежде всего не в умении шар в лузу закатить, а в умении предугадать удары противника, не создавать ему благоприятных условий для игры, расстраивать его любимые шаровые построения. Короче говоря, приучался я, как любил мой взводный Ваня Скрипкин говорить, тактически грамотно мыслить. И первую прикидку новых сил своих решил произвести в игре с Байрамовым в ближайший же авансовый день.

Накануне аванса вышла нашей водолазной станции в полном составе (с качальщиками Василием и Федотом) непредвиденная командировка на озеро Зеленое, искать утопленника. Студент там утонул из стройотряда, грузин из Тбилиси. Попробовал, видать, парень самогонного местного винца, и вдвоем с деревенским гармонистом двинулись они через озеро на «душегубке» в соседнюю деревню девчат проведать. Наутро гармонь по озеру плавает и «душегубка» перевернутая. Гармониста в тот же день деревенским неводом вытащили, а студента найти не могли. Говорят, из самой Москвы пришло нашему районному начальству строгое распоряжение найти тело. Отец погибшего из Тбилиси прилетел, высокий седой грузин, с ним парнишка лет пятнадцати, сын, наверное. «Найди мне сына, дорогой, — грузин Максимычу говорит, — хочешь, деньги тебе заплачу, хочешь, на колени перед тобой встану, только найди!»

Шесть дней искали мы утопленника. Все озеро на квадраты разбили и с утра раннего до заката солнца в двенадцати-болтовом снаряжении под водой с Николаем попеременно. Федот с Василием на трехцилиндровой помпе стоят тоже без продыха. Деревенские, правда, помогали чем могли. Жильем нас обеспечили, молоком, картошкой, плот соорудили, неводом еще раз озеро прочесали. И вновь не нашли тело.

Озеро Зеленое хотя и небольшим было, зато глубина в иных местах пятнадцати метров достигала. В двенадцатиболтовом снаряжении работать мне еще не доводилось, а в легководолазном глубже пяти метров прежде не спускался. А тут сразу пятнадцать метров! За эти дни подводной работы я в характере своем новую черту открыл: самокритичность. Совершенно искренне признал, что Николай почти во всех отношениях меня превосходит (кроме, конечно, внешнего вида). Чтобы иметь представление о работе нашей, необходимо хотя бы раз на дно опуститься. Не на пляжное речное дно, что возле пионерского лагеря, а в такое вот пятнадцатиметровое болото. Под ногами ил сплошной, видимость нулевая, а кого ищешь? Мертвяка! Поначалу я себе скидку на неопытность делал. На илистом дне работать — что в бильярд без практики играть, никакой результативности. Воздух в скафандре держать так приходится, чтобы плавучесть почти нулевой была, по дну двигаешься как по снегу глубокому, рыхлому. Чуть зазевался, клапан травящий посильнее нажал, сразу в ил по самый иллюминатор проваливаешься. Кричишь в микрофон: «Больше воздуха, мужики!» А у Федота с Василием и так спины в мыле, помпа как конь загнанный дышит на плоту. Начнет воздух скафандр раздувать, из ила вытаскивать, опять же не зевай с травящим клапаном! Иначе наверх выбросит как пробку. А что значит выброс на поверхность с пятнадцати метров? Азот, который в крови вашей под давлением воды растворился, мгновенно в пузырьки превратится и капилляры закупорит. И тогда «кессонка» вам обеспечена. При легкой степени болезни чесаться будете, а при тяжелой и паралич разбить может. О баротравме, обжиме и прочих водолазных болезнях, по которым я Ване Скрипкину, помню, экзамен дважды сдавал, уже и не вспоминаю. Все это видениями нехорошими в голове мельтешит, и двигаетесь вы по илистому дну, как циркач на проволоке. Неожиданно нижний брас грузов нагрудных у вас ослаб, шлем с манишкой куда-то вверх ушел, и до травящего клапана головой вам уже не дотянуться. Воздух шипит, скафандр раздувается угрожающе (Федот с Василием наверху вовсю стараются), вот-вот плашмя положит вас, как куклу надувную резиновую. Хватаетесь вы судорожно руками за шлем, натягиваете его, как кастрюлю, себе на голову и достаете-таки затылком травящий клапан. В это время ноги ваши вырываются из ила, и вы в невесомости. Не понять сразу: то ли наверх уже летите, то ли возле дна еще брыкаетесь. Жмете травящий изо всех сил, пытаясь вертикальное положение удержать. Не дай бог, воздух излишний кверху ногами перевернет, это так худо, что и думать про то не хочется. Да так увлеклись клапаном, что весь воздух из скафандра стравили, вода грудь сжала — не продохнуть. Вновь в ил воткнулись, и в этот самый момент лица вашего вдруг скользкая рука утопленника коснулась. По спине мурашки веером, кожу на затылке холод в узел стягивает, но пересиливаете себя, ощупываете находку. Нет, не утопленник, коряга…