Открытая дверь - [43]

Ответом мне было всеобщее гробовое молчание. И только за спиной моей кто-то выдохнул едва слышно:

— Зря!

Оглянулся я, Николай стоит. Лицо вытянутое, остроносое, бледное, а голова в коричневом загаре, как в шапочке.

— Зря, — вновь шепчет, и глаза у него как у припадочного, одни белки виднеются.

А Байрамов на меня молча смотрит, испытующе и, кажется мне, с насмешкой едва скрываемой. И тишина вокруг звенит — дыхание людей слышу.

— Даю один к десяти, — Байрамов вдруг произносит ровно, — у меня при себе как раз шесть тысяч рублей, — и пачку кредиток на стол!

Трудно передать словами мое состояние тогдашнее. Все вокруг каким-то нереальным казалось и мутным, словно под водой происходило. Хожу я в калошах водолазных вокруг бильярдного стола, а на нем «Волга» стоит. Прицелюсь ружьем подводным в громадный рыбий глаз, что на меня из темноты таращится, и… мимо. Когда же забил наконец шар (единственное, что удалось мне в этой партии сделать), словно в яму бездонную провалился, сердце едва не до обморока зашлось. А когда Байрамов начал шар за шаром в лузы укладывать и напевать что-то, плакать захотелось. Такой громадный комок к горлу подкатил, что едва сдержался. Ругаться про себя начал самыми невозможными словами, чтобы как-то отвлечься, сосредоточиться, а под конец партии захотелось бригадиру промеж лопаток кием хрястнуть…

Сотню свою я, конечно, зря выкинул, Николай прав был. Свои ведь, кровные, придержать надо было, не горячиться, да не в том главная моя обида. Сотню свою я как-нибудь переживу, а вот нервами владеть не умею, это худо. Ну да ладно, все еще впереди. Плохо, Андрей Измайлович и товарищ румяный архитектор, знаете вы еще демобилизованного солдата Андрея Токмакова. Будет вам еще моя сотня костью в горле. Ой как будет!

7

Странная жизнь пошла у меня. Внешне в ней ничего вроде бы не изменилось: работаю, загораю, на Ксюшу заглядываюсь, да все не так. В мозгу моем извилины ну прямо заплетаться стали. Никакие мысли в голове не держатся, никаких желаний нет, один байрамовский бильярд перед собой вижу. Стоит он на выдвижных телескопических ножках, хромой-никелем поблескивает, а по голубому сукну его, устланному сотенными, костяные шарики катаются. Куда ни пойду, какую работу ни выполняю (и под водой даже), груды купюр перед глазами шелестят. На бильярде не только во сне, наяву мысленно играю, по ночам мышцы спины от кия воображаемого болят. Все остальное вокруг меня как в тумане. Тени человеческие мимо проплывают, вопросы задают, смеются. На Ксюше, стыдно сказать, внимание свое сосредоточить не могу. Разговариваем с ней, улыбаемся друг другу, а я взглядом угол — глаз — нос — глаз ее — надвое делю. И воображаемая разделительная линия не по морщинке на Ксюшиной переносице проходит, а миллиметра на три ближе к левой брови. Утром проснусь, отыщу взглядом на потолке несколько сучков и… левый от щели дуплетом в угол…

Примерно неделю после проигрыша в таком состоянии пребывал. В субботу очередную потянуло меня в город. Жена у меня как-никак имелась, пускай хоть и не венчанная, а получку ждет. Что я Валентине в записной книжке принес, сами догадываетесь. Но ничего, приняла сносно, без громких упреков. Под утро, правда, когда я на стене обойные шары взглядом дуплетил, разревелась вдруг.

— Ну, что такое, Валентина? — говорю.

— Андрюшенька, родненький, одна у меня к тебе просьба, — отвечает, — если не нужна я тебе больше, скажи. Расстанемся по-людски, по-человечески, ведь я тебя ни в чем не виню. Только не обманывай меня.

— С чего ты взяла, — сержусь. — Я Вику, ну ту, в очках, забыл когда видел.

— Не о ней я, Андрюшенька, — Валька хнычет, — я вообще…

— Если вообще, тогда спи, — говорю. — Без твоего нытья глаза к носу сходятся. Деньги мне скоро понадобятся…

— Какие деньги?! — вскинулась Валентина. — Зачем? Сколько?

— Сотни три-четыре. А вот зачем, сказать не могу. Я ведь у тебя никогда не просил, сама знаешь. И не пугайся ты. Выручишь — спасибо, не дашь — обижаться не стану. Если выгорит дело, сразу верну, а может, и не скоро.

Как ни пыталась Валентина дознаться, зачем мне деньги, не сказал. А про себя так решил: не даст Валька денег, уйду от нее. Не из-за денег, конечно, уйду, не из-за Ксюши даже, а из принципа. Понимаю, что нелегко ей эти рубли доставались, и ребят двое, но, черт возьми, доверия на три-четыре сотни даже к сожителю надо иметь.

После разговора задремал, а когда проснулся, Валентина на комод кивнула и говорит:

— В нижнем ящике под бельем. Пятьсот сорок рублей, все, что у меня есть. Понадобятся — бери.

С этой минуты пришел в себя окончательно. Мысли прояснились, юмор в груди проклюнулся, и, что главное, план действий моих дальнейших стратегических против блока «Байрамов — архитектор» складываться в голове начал и вырисовываться. Расцеловал я Валентину, трешку на мороженое и пиво выпросил у нее и отправился с Колей и Танечкой гулять в парк. Давно я с ребятами в парке не гулял.

В парке повезло, встреча неожиданная состоялась, очень мне нужная. Подошли мы с Колей и Танечкой к каруселям, смотрю: рассаживает ребятишек в самолеты сморщенный мужичишка в кепчонке. Пригляделся, так и есть, дядя Федя-бетономешальщик. Ну обнялись, расцеловались, он моих ребят бесплатно на карусель запустил, я за пивом побежал. В процессе беседы нашей дальнейшей выяснилось: дядя Федя недавно со стройки на пенсию ушел. Женился. Подрабатывает теперь днем в «играх-аттракционах», вечером трудится в городском доме культуры маркером в бильярдной, а ночью в том же доме культуры сторожем спит. Жена его на десять лет моложе и работает в доме культуры уборщицей. Понятно, что из всех деталей дяди Фединого бытия меня одна заинтересовала — бильярдная. Я и понятия не имел, что в доме культуры нашем бильярд имеется.