Отель "Калифорния" - [25]
Машины стояли здесь, как на пересечении Санта-Моника и Сан-Диего фривеев в час пик — bumper to bumper[85]. В выходные дни из окон слышны были советские песни. Фирма грамзаписи «Мелодия» наверняка обогатилась — если даже у половины эмигрантов остались родственники в CCCR что могли они послать в помощь устраивающимся на новом месте? Кобзона, Магомаева, Пугачеву… «Книгу о вкусной и здоровой пище», сувениры, которые выстраивались на кухонных полках… Настя оставила машину прямо напротив двух старушек-эмигранток, сидящих на вынесенных из квартир стульях. В Америке их профессия бабушек кончилась — внучат отдавали в американские детсады, чтобы те становились американцами.
В студии Элиота уже сидела мэйк-ап девочка и гремела музыка группы «Cars», для которой и были съемки. Для их первой пластинки. Арт-директор недоверчиво посмотрел на Настино голое — не накрашенное — лицо. Но гримерша. Анн-Мари успокоила его, усадив Настю на высокий табурет и заколов ее волосы. Мэйк-ап было решено делать резко контрастным.
Элиот принес пакеты с футболками и кожаную куртку. Панк. Ти-шорт была экстра-смол.
— Ты представляешь, Элиот, какая я худая?! При моем росте женщины носят размер лардж.
— Настя, забудь! Ты не женщина, ты — модель!
Анн-Мари засунула за ворот Настиной футболки несколько салфеток и принялась за глаза. Из репродукторов голос одного из группы механически и преувеличенно злобно выговаривал: «I don't want you coming here, wasting all my time…»[86] Анн-Мари взяла бордовый карандаш, и Настя поняла, что та собирается делать ей контур губ — значит, после этого ни курить ни пить ей не дадут. Она попросила оставить тубы, к которым гримеры относились очень трепетно, на последний момент. Анн-Мари согласилась, подмигнув:
— Но будь хорошей девочкой! — и она крикнула Элиоту, чтобы им принесли по стаканчику вина.
На длинном столе у стены как раз стоял галлон «Аугуст Себастьяни» — одного из лучших маленьких вин, производимых в Сономе. Стаканчики наполнил ассистент. На пробных съемках Элиот не прибегал к их помощи, сейчас же трое возились во дворе с машиной, привезенной tow away[87].
Бледные Настины руки Анн-Мари загримировала, а к коротко остриженным ногтям приклеила искусственные. Перламутровые, Анн-Мари докрасила их сверху краснющим лаком. Когда снимали бигуди, пришел Элиот. Он походил вокруг, поприседал, покряхтел, издал несколько звуков, вроде мээ, ээээ, яяяя, и сказал, что волос должно быть много.
— Не обижай меня, Элиот. Мои волосы постоянно демонстрируют в «Гуд монинг, Америка!»
— Еще несколько лет таких приветствий, и ты останешься без волос. Последний раз ты была рыжей Ритой Хэйвортс, сейчас ты браун[88].
Безжалостно Анн-Мари расчесывала Настины волосы щеткой, брызгала на них лаком и начесывала дыбом. При помощи маленьких заколок Анн-Мари создала из волос элегантное безобразие и ушла помыть руки, липкие от лака, как после клея.
Настя налила себе еще вина. Лицо у нее было белое, как кокаин. Но скулы все равно торчали в разные стороны, что очень нравилось Анн-Мари: «Даже румян не надо, только контур чуть-чуть!»
Пришедший ассистент спросил, когда она будет готова. У Анн-Мари, не у нее. Та оглядела свое произведение и сказала, что она готова. Она посмотрела на себя в зеркало. Глазищи действительно были черными — о таких, наверное, поется в «Очах черных». Рот будто кричал: «Осторожно! Окрашено!» Настя надела куртку и подняла воротник. В таком виде она вполне могла бы стоять на сцене с группой «Карз» — «Couse when you just standing near, I kind'a loos my mind!»[89]
Возгласами и криками встречали вышедшую во двор Настю. Машина, предназначенная для съемок, была уже наполовину разобрана. На место нормального руля был прикручен фосфорный, ветровое стекло отсутствовало, с заднего сиденья светил красный прожектор. Останки машины были черными, годов пятидесятых.
После нескольких поляроидных снимков освещение пришлось менять, и Настя ждала, потягивая вино из трубочки. Сообразительная Анн-Мари.
Элиот смешил Настю. Он сидел высоко на лестнице, придерживаемой ассистентом, и вместо камеры у него в руках был будто рупор. Его комментарии походили на замечания устроителя демонстрации к какому-нибудь советскому празднику: «Так, товарищи! Очень хорошо, товарищи! А сейчас, товарищи, повторим то же самое, но с большим энтузиазмом, товарищи! Улыбайтесь!» Только Элиот просил не улыбаться, а быть коварной. «Вот, это то, что мне надо. Вот!» — кричал он, раскачивая лестницу. Он послал другого ассистента сделать музыку громче и принести Насте сигарету.
После тридцати шести кадров с сигаретой Настю посадили за руль. Его подсвечивала лампа на коленях у Насти. Элиот полулежал на капоте: «Дай мне твой рот! Будь дикой!» Настя засмеялась широко открыв рот, что очень понравилось Элиоту: «Ори, если это помогает тебе быть дикой!» Настя не заставила себя уговаривать и стала рычать и угрожать: «In the uniform of SS with a cocane face! I'm gonna smash you down! You'll have to say «YES!»
