Отец камней - [15]

— Я верила, что Мардо вдохновлен свыше.

— Вдохновлен свыше… Понятно. Соответственно, вы приняли его правила?

— Да.

— Мне кажется, будет полезно ознакомить суд с некоторыми из правил. Как вы считаете?

— Не знаю.

— Во всяком случае, небезынтересно. — Коррогли перевернул страницу. Вот, например: «Поступай как вздумается, вот и весь закон». В это вы верили?

— Я… Да.

— Гм. А в это? «Если для великого дела понадобится кровь, ее добудут».

— Я не… Откуда мне знать, что он имел в виду?

— Неужели? Но вы же приняли его правила. Приняли?

— Да.

— А это? «Там, где речь заходит о великом деле, нет ни преступления, ни греха, каковыми они представляются заурядным людишкам».

— Верила.

— Я надеюсь, что понятие греха включает в себя грех обмана?

Ее взгляд был ясным и пристальным.

— Вы поняли вопрос?

— Да.

— И?

— Полагаю, да. Но…

— А понятие преступления распространяется и на лжесвидетельство?

— Да, но я перестала верить Мардо.

— Разве? Среди нас есть такие, кто слышал, как вы недавно называли Мардо Земейля примером для подражания.

— Я переменила свое мнение, — сказала она и закусила губу.

Коррогли сознавал, что вступает на опасную территорию, что Мириэль в любой момент может упомянуть и о нем самом, но уповал на то, что успеет добиться своего прежде, чем случится непоправимое.

— Я бы не стал утверждать, что ваше мнение так уж переменилось, мисс Лемос. Мне кажется, «великое дело» Земейля, чем бы оно ни было, продолжает вершиться уже под вашим руководством. Я уверен, что все правила по-прежнему действуют, что вы пойдете на ложь, совершите…

— Ах ты, мерзавец! — воскликнула она. — Да я…

— Совершите самое страшное преступление, лишь бы достичь того, к чему вы стремитесь. «Великое дело» — ваша единственная забота, и поэтому в том, что вы тут наговорили, нет ни слова правды.

— Ты не смеешь! — выкрикнула она. — Ты не смеешь приходить…

Зычный окрик судьи Ваймера заставил ее умолкнуть. Мервейл пытался возражать.

— Вопросов больше нет, — закончил Коррогли, наблюдая со смешанным чувством, как судебные приставы выводят Мириэль из зала.

Вскоре после того, как начали заслушивать первого свидетеля защиты, историка и биолога Кэтрин Окои — роскошную блондинку лет тридцати с лишним, судья Ваймер подозвал к себе Коррогли. Перегнувшись через перила, судья указал на многочисленные рисунки, которые принесла с собой Кэтрин, а затем ткнул пальцем в стоявшую рядом со столом картину, изображавшую гороподобного дракона.

— Я предупреждал вас, чтобы вы не вздумали превращать суд в цирковое представление, — прошипел судья.

— По-моему, образ Гриауля…

— Ваше выступление было шедевром, этаким образцом устрашения, — прервал его Ваймер. — Я не стану вас наказывать, но запрещаю впредь пугать присяжных. Уберите картину.

Коррогли принялся было возражать, но внезапно понял, что такой поворот событий даже к лучшему: раз картину велено убрать из зала, значит, в чем-то он достиг своей цели.

— Как скажете, ваша честь.

— Будьте осторожны, мистер Коррогли, — предостерег Ваймер. — Будьте очень и очень осторожны.

Картину понесли к выходу. Присяжные проводили ее взглядами, а когда она исчезла за дверью, на их лицах отразилось огромное облегчение, которое, как подумалось Коррогли, важнее для его победы, чем угнетающее присутствие картины. Теперь он сможет играть на их ощущениях, напоминая им о Гриауле, попеременно внушать страх и успокаивать и тем самым все сильнее подчинять их себе. Он попросил Кэтрин Окои рассказать о своем десятилетнем пребывании внутри дракона, и женщина поведала о том, что Гриауль сам привел ее к себе единственно для того, чтобы она присутствовала при сокращении его сердечной мышцы. Потом Коррогли справился у Кэтрин о чудесах, которые таят внутренности дракона, о снадобьях, извлеченных ею из выделений драконьих желез, о диковинных и в некотором отношении замечательных паразитах Гриауля и о растениях, что встречаются внутри его тела. Об Отце камней она ничего не знала, однако тех чудес, которые она перечислила, вполне хватило, чтобы убедить присяжных, что самоцвет и впрямь может оказаться порождением дракона. Кэтрин предъявила суду находки, сделанные ею внутри Гриауля: заключенных в стеклянный ящичек пауков, чьи паутины поражали воображение своей замысловатостью и фантастичностью; побеги весьма необычного растения, обладавшего способностью воспроизводить двойников животных, что засыпали поблизости от него; обломки похожего на янтарь камня, который, по ее утверждению, являлся на деле загустевшим и отвердевшим желудочным соком дракона.

— Я не сомневаюсь, — сказала она, беря в руки Отца камней, — что его мог породить Гриауль. И сейчас, прикасаясь к нему, я уверилась, что он принадлежит Гриаулю. У меня было десять лет, чтобы запомнить то особое, непередаваемое ощущение, которое исходит от всего, что связано с драконом.

Мервейлу было нечего противопоставить ее показаниям, так как Кэтрин Окои пользовалась всеобщим уважением, история ее жизни и открытий была известна всем и каждому. Но со свидетелями, которых заслушивали после нее, философами и жрецами, что в один голос твердили о могуществе Гриауля, Мервейл обошелся гораздо круче: забрасывал их коварными вопросами, подлавливал на несовпадениях, обвинял в буйстве фантазий, а Коррогли — в насмешках над правосудием.