Отец - [26]

— Я уже все решил. Сам решил.

— Моим сыном ты будешь, Саша. Это тоже вопрос решенный, — спокойно ответил ему отец, — Он решен не тобой, а мной… Если хочешь знать, ты уже и сейчас мой сын. Ты ведь судишь меня, не так ли?.. И вечно будешь судить — точно так же, как наша Сана.

«Наша»!.. Значит, я тоже «его»?

— Мы постоянно держим перед детьми свой экзамен. Экзамен трудный… Сперва сложный возраст — от трех до семи. У него даже есть название: «Эдипов возраст», — это время, когда формируется человек, сознавая себя частью мира, частью Вселенной. Доверчивость, открытость, контактность отношения к другому полу формируются именно а этом возрасте. Ты меня от этого сложного возраста освободил… А потом — пубертатный период…

— Что?

— Пубертатный. Возраст подростка… Многие остаются подростками на всю жизнь, и это тоже в известной мере вина родителей. Воспитывать человека — дар. Сдать этот трудный экзамен на «пять», то есть безукоризненно, не может, пожалуй, ни одни человек. Наша жизнь коротка, мы не успеваем созреть как следует к приходу физической старости, формируется ум, — но не мудрость!.. А наша привязанность к нашим детям? Родители — люди. А раз люди — значит, слабы… Дети — судьи. Постоянные, неутомимые судьи своих родителей… Родители — их вечные должники.

— Да, да… Я почему-то маму всегда судил. Но я думал… Я был уверен, что это не все, а только я… А вы… Скажите, пожалуйста, вы ведь помните. мою маму? Она хороший человек, верно?

— А как же, — ответил отец. — Она человек прекрасный… Огромного скрытого темперамента. Необузданный человек, такая же, как и ты. Она тебе передала свою эмоциональность. К тому же мать была поразительно хороша. Одна из красивейших женщин, которых мне доводилось видеть. Удивительна все же щедрость природы.

— Вы сказали… эмоциональна. Но мама, она была очень сдержанной, неразговорчивой. За всю мою жизнь я не видел ни разу, чтобы она вспылила.

— Семнадцать лет — срок большой. Видно, перегорело в ней что-то, ушло в подполье… Саша, а у тебя нет отчима? Мама замуж действительно не выходила?

— Нет! Что вы!

— Чем ты так возмущен, дружок? Вопрос естественный. Молода и прекрасна. Достойная дочь Литвы.

— Нет, нет… У нас даже дома никто не бывал.

— Что-то, видно, в ней надломилось, — ответил отец. — Такие люди, видишь ли, однолюбы. А я… я во всем виноват! Я к ней, стало быть, не нашел ключа.

Хмель с отца сошел, и Саша подумал вдруг, что он и пьяным-то не был, а лишь притворялся. Для простоты. Но говорил он как-то уж больно много… И пивом от него продолжало пахнуть.

— Вернемся, однако, к нашей семье и к нашему делу. Это Сана потребовала немедленного усыновления и чтобы ты перебрался к себе, то есть к нам… А мать ее поддержала. Обе они считают, что ты должен пользоваться всеми правами Саны. Вот как складываются твои дела, мой будущий сын… Собираешься поступать в институт?

— Нет. Не знаю. Я еще не решил… Не хочу поступать, пока не пойму, какую выбрать специальность. Хотелось бы хоть год поработать, подумать. Одно только знаю точно, и вы не сердитесь: я не хочу никакого усыновления. В первую минуту вы от меня отреклись, и я… я этого не смогу простит!.. Не за себя — за маму… Вы только… вы не думайте, что к вас упрекаю…

— Стало быть, я должен выдержать перед тобой экзамен? Экзамен на то, чтобы стать отцом?

Ручку двери задергали.

— Чайник вскипел, — сказала медовым голосом Екатерина Федоровна. — Будете пить чаек?..

— Извините меня, ради бога, — учтиво ответил отец. — Я лично чаю не буду пить.

— Так, может быть, коньячку? — сияя, спросила Екатерина Федоровна, — У меня есть хороший коньяк — три звездочки.

— С удовольствием в другой раз, — ответил Бабич. — А теперь давай-ка договоримся, Саша: завтра суббота. По субботам врачи работают, а в воскресенье мы едем на дачу. Лана Пименовна и Сана просят, чтобы и ты поехал с нами. Приходи ровно в десять, без опоздания.

— Не сердитесь, но я не приду.

— Нет, придешь! — раздувая ноздри, сказал отец. И лицо его стало грозным, властный, почти что злым. — Судьбы людей — не игрушка. Понял? Ты придешь. Мы будем ждать. Вопрос исчерпан. Ждем тебя в воскресенье. Утром… Проводите меня, пожалуйста, Екатерина Федоровна.

Отец не сказал «до свиданья» — он вышел, слегка ссутулясь, не глядя на Сашу.

В комнате на полу валялась отцовская шляпа. Отец забыл подобрать ее.

6

Борясь с собой, стараясь быть очень спокойным, очень «обыкновенным», Саша поднимался по лестнице отцовского подъезда. И вдруг услышал звуки музыки, дальней, едва уловимой. Чем он выше взбирался, тем отчетливей становилась музыка. Соединенная с дальностью расстояния, с тем, что была чем-то очень ему знакома, она рождала в Саше тоску. Тоска была радостная, как в светлом сне, — такую тоску он про себя называл «белой».

…Что же, что же это такое? Откуда оно пришло?.. Он сейчас припомнит! Это что-то давнее, дальнее, как улицы его города с их запахами, как ветры с реки Боливажис… Минуту!.. Сейчас… Ускользнуло. Нет!..

Третий этаж, четвертый… Ах, вот где играют — за дверью отцовской квартиры!

Зажмурившись, Саша быстро нажал звонок.

Ему открыла незнакомая пожиная женщина, видимо домработница. Открыла, глянула сердито из-под бровей, повернулась и тут же ушла.