Отец Александр Мень - [32]

Известно, что во второй половине XIX века в городе Вольске Саратовской губернии была основана женская монашеская община. В 1892 году церковные власти преобразовали ее в женский монастырь в честь Владимирской иконы Божьей Матери. В монастыре был принят общежительный устав, предусматривающий общий для всех сестер ритм молитвенной и трудовой жизни и общность имущества. В середине 1890-х годов в обитель поступила девушка Пелагея, происходившая из купеческой семьи. Позднее, при постриге в малую схиму, она получила имя Арсения, а в начале XX века стала игуменией монастыря, в котором было около пятисот монахинь.

Мать Арсения была духовной дочерью старца Ионы. После революции 1917 года Владимирский монастырь был разгромлен, и отец Иона благословил Арсению перебраться ближе к Троице-Сергиевой лавре. Вероятно, именно в эти тяжелые годы Арсения была пострижена в великую схиму с именем Мария. Матушку преследовали с особенной настойчивостью, поскольку у нее было много духовных детей и она была очень известна. Но духовные дети ее прятали и в конце концов помогли ей оформить документы на чужое имя. Постепенно вокруг нее сплотился небольшой круг монахинь.

Духовность матушки Марии, как говорил отец Александр, можно назвать пасхальной. И в этой пасхальности — источник ее удивительной отзывчивости. Для схимницы не существовало перегородок, делающих людей врагами. Люди из самых разных мест приезжали к ней в Загорск за советом или утешением. Матушка Мария равно принимала православного, мусульманина, еврея. В свете Воскресения барьеры рушились.

Замечательное свидетельство о жизни схиигумении Марии и ее насельниц оставила монахиня Досифея (Елена Владимировна Вержбловская):

«<…> Я обратилась к своему духовнику (о. Петру Шипкову) с просьбой, чтобы он принял мои обеты и сделал так, как это делают католики. Он улыбнулся и сказал, что у нас этого нет, что сделать этого он не может. Но я не унималась. Видя мое упорство, о. Петр, наконец, сказал: „Хорошо, я вас отвезу в такое место, где вы получите то, чего ищете“. Он повез меня в Загорск, к уже многим тогда известной матушке — схиигумении Марии. <…> Обычно с ней жило несколько человек, но фактически в ее маленький домик приезжало много людей, которые скрывались. Они находили здесь совет, поддержку и убежище. Это было удивительное место — приют для многих гонимых. Сама она (я потом узнала ее ближе) была изумительный человек. Вот к такой матушке о. Петр и решил меня привезти.

Я поехала с о. Петром в Загорск и перешагнула порог этого маленького домика. И сразу попала в совершенно другой мир. Мне показалось, что я в книгах Мельникова-Печерского[32]. Маленький домик, низкие комнаты, крашеные полы, какой-то особенный запах меда и воска и горящих лампад. И вообще все это было удивительно: и манера разговаривать, и здороваться. „Благословите… простите…“ — раздавалось все время. И когда к матушке подходили, то кланялись ей в ноги, и она давала целовать свою руку…

Когда мы вошли в домик, нам навстречу вышла небольшого роста старушка, с первого взгляда ничем не примечательная. Она молча и как-то тихо выслушала почтительные вступительные слова о. Петра, что вот-де, мол, матушка, я привез свою духовную дочь… уж вы не откажите, вы ее примите, вы с ней поговорите… и т. д. и т. д. Она взглянула на меня искоса, и это был такой взгляд… Он будто пронизал меня насквозь — я почувствовала это физически. Небольшие серые глаза и с такой силой… Она протянула с некоторой иронической интонацией: „Из образованных?“ — „Да, — ответила я открыто и покорно, — из образованных“. — „А что ж, ты меня, дуру необразованную, будешь слушать?“ — „Буду“, — решительно ответила я.

Послушание — это единственное, что, быть может, было для меня знакомо и близко в том странном мире, в который я готовилась вступить. „Если за это держаться, то, может быть, можно пойти дальше“, — подумала я и еще раз ответила совершенно уверенно: „Да, я буду слушаться“. — „Ну что ж, — сказала матушка, — посмотрим“.

Жизнь в маленькой общине в Загорске была совершенно необыкновенной. Это был островок среди общей жизни тогдашней Советской России. И не чувствовать этого было невозможно. Здесь было какое-то особенное сочетание жизни „бытового“ монашества конца XIX века и вместе с тем жизни глубоко мистической, сокровенной, органически связанной с первыми веками христианства, когда не было никакого разделения церквей, — от начала до IV века, и потом, когда составлялись известные книги „Добротолюбия“. Как будто параллельно шли две жизни в нашей маленькой общине: с одной стороны, быт, полный юмора и лукавства, смешного и иногда просто детского, а с другой стороны — молитва и мистическая связь с невидимым миром, который через матушку ощущался особенно близким.

Иногда матушка бывала вспыльчива и горяча. И тогда она говорила нам: „Никуда вы не годитесь! А все-таки в ад вы не попадете. Бесы-то готовы вас тащить в ад, таких негодниц. А Божия Матерь скажет: ‘Не трог! Они точно — свиньи, но они — Мои свиньи. Не трог!’… В ад вы не попадете — Божия Матерь не допустит“.

Матушка была полна юмора, бытового, простонародного юмора, сочного и здорового. И притом она немного юродствовала — это был ее стиль, ее способ общения с людьми.