Отдайте братика - [11]

– А такими! – вскинулась глазами вдруг Богомолка, аж отпрянула слегка Алешина мама, ишь как она, оказывается, умеет глазками стрелять. – Такими, что хоть кол у нас на голове теши, хоть золотом нас обсыпай, а мы все одно: „Хоть и мертвые придут – не поверили“ – так о нас сказано, так и есть. Вместо того, чтобы безропотно принимать Его волю...

– Да еще надо, извини, как-то все-таки поверить, что Он есть, что воля Его есть...

– Он есть, раз мы есть, – отрезала Богомолка, – и воля Его есть, раз ты вот сейчас лежишь здесь со мной и впервые в жизни слушаешь о том, что Он есть и есть Его воля сунуть тебя на эту койку, чтобы ты меня, грешную, слушала, других, видать, нет на твоем пути. И я значит сюда сунута для того, чтобы ты узнала, что есть Его воля! Потом не отвертишься уже, что не знала, не слышала.

– Ну-у, уж больно ты грозна, непонятно, однако, мне вроде милость получается, сподобилась, так сказать, услышать тебя, хотя ничего особого пока не услышала, но милость эта мне ценой твоего выкидыша! Что ж, твое слово мне дороже твоего не рожденного ребенка?

– Значит так!

– Ого! И ты так спокойно на это реагируешь?

– А как я должна реагировать? Что бы со мной ни стало – Его воля, и да будет так.

– Но почему, как?!

– Да в том-то и дело, не надо почемукать, надо принимать все как есть, все, что случилось и должно было случиться.

– Не понимаю.

– И понимать ничего не надо, понимание Его воли недоступно для нас.

– А зачем тогда Он нам голову дал?

– А чтобы не путать Божий дар с яичницей.

– И только?

– А больше ничего в жизни не нужно, спьяну носом пропахал по асфальту, не говори, где ж был Бог и куда смотрел, стакан вышибать из твоих рук Он не будет.

– А почему?

– А ты не почемукай, а стакан не бери, а берешь, не водкой наполняй. Свобода воли. Самый страшный и бесценный дар Его. И этот дар Он не отнимает и не нарушает.

„А неплохо было бы, чтобы вышибал“, – подумала Алешина мама, имея в виду стакан в руках своего мужа.

– Ну... а могу я попросить, чтоб стакан, хоть изредка, вышибался? – Очень внимательно, и испытующе Алешина мама смотрела на Богомолку.

Та, вопрос восприняла серьезно, она вообще все воспринимала серьезно.

– Обязана просить, – сказала Богомолка, – это молитвой называется, знаешь. А голова еще и для того дана чтобы понять рано или поздно, что молитва это самое важное, на что надо свою свободу воли направлять. Хорошо, если рано, не страшно, если поздно, страшно, если никогда.

– Ой, сомнительно все это.

– Как может что-то быть сомнительно, если не пробовано?

– А что, обязательно все пробовать надо?

– Все не надо, на гадюку босиком наступать не надо, под машину кидаться не надо, попробовать, задавит или нет. Голова еще и для этого дана и с этим справляется неплохо.

– Ну, вот, ты, когда сюда шла, молилась?

– Еще как. Все, что есть во мне, – всю себя выложила, у нас ведь разная молитва, когда прижучит – выкладываемся, помогай, Господи, и просто по текучке, повседневности бормочем, будто нудную повинность отбываем.

– Так ты молилась, чтоб сохранить?

– Нет.

– Как?! А о чем же?

– Все о том же, об одном, о главном – да будет воля Твоя, есть такая молитва „Отче наш“, самим Христом данная, всему миру известная, никем не пользуемая.

– Так это ты что ж одна такая?

– Нет, я такая же, как все, еще хуже, сотрясение воздусей и бормотанье, когда прижучит. Если бы весь мир молился бы через нее как надо, в мире был бы мир, тишь, гладь и Божья благодать. „Да будет воля Твоя“ – что еще надо, чего ж я буду свою волю вставлять, мол, сохрани, ну, хочу я по слабости, по дурости, по незнанию, но... ничего не знаю, плевать на мое „хочу“ – воля Твоя!..

– Ох и крута ты, мать.

– Да какой там, кисейная барышня, только после второго выкидыша роптать перестала.

– Сильно роптала?

– Еще как.

– Не наказал?

– Не наказал. За ропот Он не наказывает, – вразумляет. Если вразумлению не внимаешь, тогда палкой. Но есть уровень, который в данный текущий момент непреодолим для вразумления. Ведешь ты, положим, малыша своего двухлетнего по метельному февралю, минус тридцать, а у него еще температура, ну надо тебе, хоть тресни, пройти отрезок по морозной метели до поликлиники, а какой-то стервозный ларек на пути твоего малыша мороженым соблазняет, а твой хнычет, орет – дай! До него какие-нибудь твои увещевания дойдут? Он не вразумляем. В принципе.

Перед его глазами только мороженое, в его мозгах только его „хочу“. Естественно, что никаких вразумлений – ататашки и за шкирку подальше от мороженого, подальше от соблазна. Естественно, что ататашками и „зашкиркой“ ты его от смерти спасла, а он что-нибудь понял? Он понял, что злодейка-мама его сладкого лишила. Поймет, когда вырастет, а когда вырастет – забудет. И благодарить тебя за спасение не будет, да тебе это и не нужно. И есть уровни, которые для нас, людей, непреодолимы никогда, ни при каком взрослении. Так Им постановлено, такова Его воля. Но, вот, законы природы, их познать можно, а изменять их нельзя. Их надо принять такими, какие они есть. А есть законы надприродные, непостижимые, они видны, они чувствуемы, но к ним даже мысленно прикасаться нельзя. На них надо благоговейно взирать и благодарить за то, что они есть, что они тайна.