Отцы Ели Кислый Виноград. Второй Лабиринт - [37]

«Остановись, присядем тут: тихо, спокойно, и никто нам не помешает…» — неожиданно отчётливо и звонко заявила Дарья и погрузилась прямо в мягкий мох, устилающий маленькую полянку в одном из гротов; юбка её задралась высоко. Ирми густо покраснел и украдкой, так, чтобы она не заметила, глянул на открывшиеся выше колен ноги. Дарья поймала его взгляд, но явно не торопилась одёргивать юбку.

Ирми сам не заметил, как опустился на мягкий мох рядом с Дарьей. При очередной вспышке слепящее-молочного света он вдруг увидел в сверкнувших льдом и сталью глазах Дарьи не столько насмешливое, сколько торжествующе-хищное выражение. С усилием он встал на ноги, стряхнул с брюк веточки и решительно произнёс: «Ну, что ж, Дарьюш! С интересным и таинственным местом ты меня познакомила.

Представление я получил, впечатлений надолго хватит. Пора двигать обратно. Если хочешь, поехали в «Шоко-Мамтоко» в Эрании-Бет. Если не хочешь, я тебя подброшу домой…» — «А я хочу ещё тут с тобой побыть! Тут твоих приятелей нет, Максим за тобой не следит, никто ничего тебе не скажет!» — «Но я не хочу…» — «А в «Цедефошрию»?" — «И не мечтай! Я тебе уже сказал — силонокулл не для людей с хорошим музыкальным вкусом…» — «Ах-ах! Какой у нас музыкальный вкус… А твои эти ниточки тебе не мешают с женщиной…» — и она легонько схватилась за цицит. — «Перестань!..» Неожиданно она выпрямилась, потянула его вниз, и он не удержался на ногах, снова плюхнулся в мягкий мох. Дарья прижалась к нему всем телом, подняла лицо очень близко к его лицу и крепко поцеловала его в губы. «Ну, Дарьюш! Ты что!..» — пролепетал ошеломлённый Ирми, чувствуя, как его охватывает, словно захлёстывает огромной волной, нарастающее скачками возбуждение, которое он уже не способен был контролировать. «Да брось ты… Никто ведь нас не видит! Полный интим!» Её рука оказалась у него на колене, потом на бедре, медленно и плавно продвигаясь всё выше и выше. Внезапно навалившаяся тишина набивалась в уши и затуманивала сознание. В безмолвии всё быстрее и быстрее мелькали вспышки белого света, тут же сменяемые непроглядной чернотой. От бешеного мелькания, от вязкой тишины, от поцелуев и прикосновений Дарьи, от странно пьянящего запаха её крупного тела у Ирми закружилась голова. Дарья покрывала его лицо влажными поцелуями, и он уже не пытался уклониться…

* * *

Ирми выскочил на аллею, пошёл быстрым шагом, потом почти побежал. Он не помнил, как выбрался из «Гротов», как нашёл тропку посветлее, без навевающих жуть звуковых и световых эффектов, как эта тропка вывела его прямо на площадь, где раньше находился главный вход в Парк, а теперь возвышался Бесконечно-Великий Забор… Он выскочил на площадь, оглядываясь по сторонам. Звуки, несущиеся от нависшего над площадью Забора и освещавшие окрестности раздражающе-мельтешащие картинки, мешали сосредоточиться и найти стоянку, где он оставил свою машину.

Наконец, он увидел её и рванул туда.

* * *

Он сидел в машине и долго не мог придти в себя. Лицо мучительно горело, он не знал, как отряхнуться от никогда ранее не испытанного им унижения… В горле застрял комок, болезненно перекатывающийся и поднимающийся к глазам, загоревшимся сухим жаром. Руки дрожали, и он никак не мог вставить ключ зажигания. Он опустил голову на руль, и так сидел некоторое время, пытаясь успокоиться и придти в себя. Постепенно он осознал, что «Гроты» — последняя капля, как бы знак: пришло время покончить с Дарьей и со всей этой самоварной историей…

Когда он поднял голову, собираясь завести машину, сбоку непонятно откуда возникла она сама. По-хозяйски раскрыла дверцу и, как ни в чём не бывало, уселась рядом с Ирми. Спокойно и буднично, как ни в чём не бывало, она спросила:

«Ну, куда теперь, трусишка?» — «Не знаю…» — не глядя, на неё, буркнул Ирми.

Ему снова показалось, что она привычно высасывает из него всю волю, и это его разозлило. Он постарался вложить в голос всю решимость и злость и отрезал: «Времени на развлечения у меня сегодня больше нет — и желания тоже…» Дарья будто не слышала, она деловито рылась в сумке, при этом пыталась как бы случайно прижаться к нему, словно не замечая, что он старается отодвинуться от неё и демонстративно отводит глаза в сторону. Она как бы сама себе бормотала: «Бывают же такие скромники среди «американских» мальчиков… Не ожидала!.. А впрочем, мужик ты… э-э-э… ничего… стоящий… классный! Вернее — не из самых пропащих… э-э-э… есть потенциал… Наверно, тебе помешали твои ниточки, поэтому ты и… э-э-э…» — «Сделай милость, помолчи хотя бы сейчас…» — буркнул Ирми.

Когда он, после очередной её попытки прижаться, резко отстранился, Дарья выпрямилась, глаза её метали молнии. Она прошипела: «Я думала — я для тебя больше значу, чем твои замшелые дружки… А ты… До чего же ты погряз!.. И ещё смеешь обвинять Офелию во лжи! Ты посмотри на своего Максима — вот уж совершенная серость, и внешне, и внутренне!.. А как вы с ним выглядите: эти неопрятные висящие вдоль портков нитки, эта… э-э-э… тюбетейка… А причёска!..

Мракобесие аж из ушей кисточками прёт!.. Да сколько тебе лет, что всё играешь в эти глупые игры?!» — «Мне-то 25, — буркнул Ирми, не глядя на неё и затормозив на перекрёстке, перед тем, как свернуть на главный проспект Эрании. — А вот сколько тебе?» — «Вообще-то, у дам такое не спрашивают, но тебе так уж и быть — скажу: за 30! Я взрослая женщина, много чего в жизни повидала и многому тебя могу научить!» — «Спасибо, Дарьюш, уже не надо: научила…» — сухо, срывающимся голосом произнёс Ирми. — «Да? Ты так полагаешь?» — «Да! Твои университеты я окончил!» — «Ну, я надеюсь, у меня будет ещё возможность преподать тебе не один урок…» — «Ладно, со своими возможностями разбирайся сама… без меня и моих… как ты их зовёшь, ниточек! А то будто до сих пор не знаешь, как эти ниточки и эта тюбетейка называются!.. Это многое проясняет…» — не глядя на неё, отрезал Ирми. — «О-кей!.. Как бы не пожалел! — ледяным голосом отчеканила она: — А сейчас… хотя бы отвези меня домой, как это водится у приличных кавалеров! Если уж на «Таамон-Сабаба» денег пожалел… И я ещё хотела с этим человеком… в таком-то прикиде… появиться в приличном месте типа «Цедефошрии»!" Ирми не отвечал и не глядел на Дарью, стараясь даже не слушать, что она говорит.