Отчуждение - [27]

Насчёт частичного соблюдения устава, при игнорировании его отдельных частей, думаю, объяснять не нужно. А про полудедовщину поясню.

Дедовщина носила нефизический характер. Хотя тычки и лёгкие «пиздюлинки» происходили, но по сравнению с Выборгской частью – детские забавы. В каждой роте было два сержанта. Солдат обязан был им подчиняться. Они охотно превышали свои полномочия. Внешне напоминает структуру учебки. Существенная разница в том, что в роте числились солдаты разных периодов. Старший призыв игнорирует, по неписанным правилам, приказы сержантов, а те делают вид, будто солдаты четвёртого периода службы – невидимки. Снисходительней они относятся и к черпакам. Основное достаётся слонам, поскольку мы были самым младшим призывом. Дедовщина в том и заключалась, что слоны отжимаются, заправляют кровати (причём не только свои), «отбиваются» и поднимаются по 30 раз, пока сержанту не надоест их гонять. А когда начинает командовать кто-то из старшего призыва – это приравнивается к тому, что старослужащий в звании рядового просто временно заменил сержанта. И неподчинение дедам расценивалось как неисполнение приказа сержанта. Получалось, что солдаты подчинялись не из-за страха перед силой, а в связи с официальным делегированием сержантам административных полномочий, с размытыми и условными ограничениями. Если совсем просто – дедовщина прикрывалась строкой из устава, гласящей о том, что приказы не обсуждаются. А вот под самим приказом подразумевалось всё, что угодно сержантам.

Меня причислили к первой роте. Были у нас два сержанта: один чем-то напоминал мне Сержа – вожатого в лагере, когда я ещё играл на бас балалайке в «Росинке». Второй был просто пофигистом, которому задрала вся служба, и было ощущение, что он постоянно спит. Основным занятием зимой была уборка территории. За нашей ротой был закреплён плац. На следующий же день, после моего прибытия, нас разбудили за час до подъёма. Сонный, не понимающий, в чём дело, я уже стоял с лопатой на плацу, и под крики «Быстрее, живее», убирал снег. Помню дружеское, беззлобное замечание от кого-то солдата, по фамилии Баков: «Ты неправильно убираешь снег. С лопатой надо не ходить по плацу – а бегать!». В 6 : 45 мы забежали в казарму, и опять же под крики «живее, быстрее» покидали лопаты в каптёрку, построились на улице и строем пошли в столовую. Кормили там более-менее, порции были больше, чем в Выборгской части. Но несколько раз в неделю давали кашу, название которой я не запомнил, но есть её было просто невозможно даже голодному солдату. Нелюбимая многими перловая, по сравнению с ней, казалась деликатесом.

После завтрака начиналась заправка кроватей. Эта извечная, бессмысленная суета, напоминающая муравейник. Под окрики мы выравнивали полоски, набивали кантики, и каждый раз находились какие-то недостатки, оскверняющий высокий эстетический вкус сержантов. После, начинался утренний осмотр, по строгости сопоставимый с учебкой. Строже всего следили за наличием фурнитуры, которая «должна быть в кармане» (хотя и без надобности), за чистотой подворотничков, бритья, а в шапке должны быть две иголки, с намотанными на них чёрными и белыми нитками. Со вторым были проблемы, т.к. в течение дня они приобретали серый, грязный цвет (но на утро должны были быть намотаны свежие), да и к тому же проблемы были с белыми нитками. Вспоминалось слово из Советского детства – дефицит. Из шкафчиков их воровали, купить - не у всех были деньги, да и при деньгах не так просто было выбраться в городок. Ситуация с белыми нитками напоминала эпизод из книги Оруэлла «1984», когда Парсонс спрашивал у Уинстона, нет ли у него лишнего лезвия для бритья, а тот, соврав, отвечал, что сам уже бреется третий месяц одним и тем же. В общем, сержант отыгрывался за полтора года томления на принудительной службе, властвовал, заставлял отжиматься и т.д. Затем было построение на плацу, речь комбата и развод на работы. Нашей основной работой, как я говорил, была чистка снега. Если попросить меня сейчас рассказать о том, что мне запомнилось зимой 2000-го года, я отвечу коротко - снег, снег и ещё раз снег! Мы прерывались только на обед, после чего до развода вновь убирали снег. Бросали лопаты для того, чтобы снова построиться и развестись на работу, и вновь брали скрепки и лопаты, и убирали снег до самого ужина! После ужина, все уставшие, с мокрыми портянками двигались в казарму в надежде на то, что нам позволят высушиться, помыться и подготовиться к завтрашнему дню. Но нет! Нас строил сержант уже в казарме и объявлял, что личное время мы сегодня проведём на плацу. И до самой вечерней прогулки мы снова убирали и убирали снег. Затем ходили строем, пели песни и уходили на отбой. Вновь было построение. Сержант объявлял следующее:

- Рота, к завтрашнему дню, чтобы все были побриты, подшиты, помыты, кто не успел – записываемся у дневального, а сейчас рота, 45 секунд – отбой!

Мы, как и в учебке, быстро раздевались, укладывали одежду на тумбочку по уставу, и ложились в кровать. Естественно, много было недостатков – нас вновь поднимали, и так 20 – 30 минут. При этом, как я написал уже выше, часть срочников после команды «Отбой» не раздевались, как сумасшедшие, а спокойно брали полотенца, мыльные принадлежности, и шли к умывальнику. Остальной непривилегированный состав записывался у дневального и ложился спать. В диапазоне от часа до трёх ночи нас будили, и мы ночью, сонные, занимались тем, на что по распорядку дня нам, по идее, давалось то время, в которое мы убирали снег. А на следующий день нас вновь разбудили за полчаса до отбоя, и всё повторилось.