Отчуждение - [26]

- Мне его не выдали.

- Значит без вещей должен быть!- сделал вывод он, - В часть приедешь, доложишь дежурному, что тебя остановил патруль и сделал замечание.

- Обязательно! - заверил его я, мысленно посылая…

В учебку приехал за два дня до нового года. Туда поступали новые, будущие жертвы армейских репрессий. Я испытывал нечто, вроде дежавю. Услышал реплику от новобранца: «А что, вполне можно жить!». Наблюдал за молодой сучкой из санчасти, которая, развалив своё тело в кровати, держа сигарету в руке, пафосно-хабалисто командовала: «Дневальный, позови мне сержанта Рябова».

Новый, 2000-й год, встретили в казарме, где нам налили стакан сока и выдали по миске салата, впрочем, приобретённые на деньги солдат, получающих зарплату 36 рублей в месяц…

Работал в первые дни после нового года в штабе с напарником моего призыва. Запомнился мне один чистоплюй в чистенькой камуфлированной форме, не такой, которую выдавали остальным. Проходил он срочную службу по блату, и ходил в армию, как на работу. Во всяком случае, в казарме время не проводил, а как бы ежедневно вечером уходил в увольнение. Мы с напарником выполняли какие-то ремонтные работы, и тот блатничок решил нам помочь. Стал размешивать краску. Через 20 минут пришла какая-то тётя в гражданском и воскликнула:

- Витя! Ты что делаешь?! Ты же испачкаешься!

- Да я немного. Помогу только краску подготовить, а красить не буду, - оправдывался он.

- Смотри! Много не работай, а то устанешь!

Тётя успокоилась только тогда, когда Витя вернулся за компьютер.

Позже, меня вновь, в соответствии с заключением терапевта из Выборга, госпитализировали. Ничего нового там не происходило. Расскажу лишь об одном случае. На улице стоял крепкий мороз. Как-то вечером нам велели спуститься вниз, и доставить в отделение солдата на носилках. Привезли его из Печенги (есть такая часть), с воспалением лёгких. Вкратце он рассказал нам, как это случилось. Он заболел уже давненько. У него поднялась температура, и когда солдат сказал своему ротному, что заболел, тот ему ответил: «Сейчас я тебя вылечу быстро». После чего выгнал на улицу, и заставил бегать по плацу. Исцеления не произошло – он потерял сознание. И тогда ублюдок-офицер, посетовав на то, что вот какие нынче хиленькие бойцы пошли, обратился-таки в санчасть.

В госпитале убедились, что миокардит у меня прошёл, и здоровью моему ничего не угрожает. Я вернулся в учебку и на следующий день отправился в новую, последнюю для меня часть в Ленинградской области.

Прибыл я вечером. Меня доставили в штаб к замполиту майору Кривенцову. Это был толстый, округлый дядя.

- Так, так, сюда, сюда, - скороговоркой произносил он, и в конце фразы что-то насвистывал, - показывай, что там у тебя в вещмешке.

Я выложил свои пожитки. Майор, продолжая насвистывать, внимательно разглядывал мои фотографии панковского периода, где я экспериментировал с волосами. Ничуть не удивился. Затем взял тетрадь, и стал читать цитаты из Оруэлла на корешке, и фразы из песен на английском языке.

- I don’t want to be a soldier mama I don’t want to die, - прочитал он и тут же перевёл, - Я не хочу быть солдатом и не желаю умирать.

Затем прочитал цитату на корешке тетради из Джона Стейнбека «Гроздья гнева»: «Необходимо, чтобы солдат сам хотел делать все то, к чему нас принуждали на войне... необходимо по меньшей мере испытывать удовлетворение от того, что ты делаешь. Я же не мог объяснить себе, почему я обязан убивать людей, и я не мог понять те объяснения, которые нам предлагали.»

Майор постучал пальцами по столу, посвистел ещё немного, пропел что-то вроде: «Прум пум пум», и обратился ко мне:

- Так значит ты панк? Да к тому же пацифист?

Я подумал про себя, что ни первое, ни второе, но ничего не ответил.

- Ладно, - продолжал он, - здесь ты воевать будешь только со снегом. Понял, нет? Пурум пум пум. Если службу будешь нести нормально, слушаться командиров и сержантов, тогда всё будет хорошо у тебя. А будешь панковать – я тебе ирокез на жопе выбрею. Понял, нет? Так что панковать будешь на гражданке, когда отслужишь, а здесь надо службу нести, понял, нет?

Приостановлю своё повествование, и расскажу об особенностях этой части.

Часто я слышал фразу о том, что армия - школа жизни. Данная военная часть оказалась для меня наилучшим практическим пособием, отражающим структуру Российского государства: иерархию, специфику взаимоотношений, властную вертикаль, двойную мораль, выборочность в соблюдении законодательной базы, коррупцию, применение неписанных правил и соблюдение принципа: «Все животные равны, но некоторые равнее». Иными словами, эта часть являлась моделью нашего государства, с разницей в территориальном масштабе и в количестве людей.

Командир части – подполковник Белюшин, вполне соответствовал образу сильной, властной руки, и одновременно сурового, но справедливого отца. Он в первую очередь ругал и держал в кулаке младший офицерский состав, а к солдатам относился по-отечески, считая, что плохой солдат – это недоработка офицера. При этом он следил за тем, чтобы в части не было дедовщины. Но и строгого соблюдения устава не наблюдалось. В его свиту входили Майор Кривенцов, начальник штаба майор Соловенко, и майор Силоухов, позже ушедший в отставку. Собственно, все полномочия по управлению в части офицерами и солдатами, были в руках у этих людей. Офицеры, в звании от капитана до младшего лейтенанта, и прапорщики, исполняли приказы вышестоящих, боялись их и лебезили перед ними, но в то же время стремились скинуть работу, а заодно и отыграться, применив на всю катушку полноту власти, на младших по чину. Чем ниже чин, тем вреднее, как правило, офицер, и тем изощрённее и охотнее он изгаляется над подчинёнными. В конце концов, получалось так, что всю нагрузку решений, обязательств и организации работ возлагали на сержантов (знать бы всё-таки, какой идиот додумался сержантов делать из срочников). Основными жертвами и непосредственными воплотителями всех планов и задач являлись простые солдаты. В итоге получалось так, что в части был режим полуустава-полудедовщины.