Отчий сад - [45]

* * *

Наташа не подала на развод — не хватило духу. Когда она сообщила о желании своем Муре — тот разрыдался. То есть самым настоящим образом. Он всхлипывал, слезы и сопли текли по его лицу, он глотал их, у него трясся подбородок… Она отвернулась и вышла из комнаты. Открыла балкон — одиннадцатый этаж — внизу — новый микрорайон: как ни странно, он нравился ей. Дома отстояли далеко один от другого, между ними свободно гулял ветер, шевеля кроны молодых, недавно посаженных тополей. Ей было просторно здесь; а в центре, где они жили всегда, среди серых монументальных знаний сталинской эпохи, она задыхалась. Но, как и все, говорила, что новый район — бездарен, однотипен, сер… Она не имела ни сме

note 132 лости, ни желания делиться своими робкими мыслями или непонятными другим чувствами, наверное, изначально не веря, как, возможно, и все Ярославцевы, во взаимопонимание между людьми, и, заглушая в себе скуку, она и не догадывалась, что в эти моменты очень напоминает своего отца. Она привычно болтала на работе с молодыми врачихами и медсестрами о моде — короткая юбка, но длинный контрастирующий пиджак, о косметике — так дорого одна коробочка! — о главвраче, которого, встреться он Наталье в городском транспорте, она могла бы и не узнать, — болтала, курила, кивала, но если отец ее как бы прятал себя в таком общении, маскируясь под среднего, добропорядочного гражданина, то она, скорее всего, не веря словам, находила в пустых разговорах нечто, скрытое за пределами слышимых звуков — излучения тепла, приязни, симпатии.

Рассказать другим, как любит она глядеть с балкона на облака, словно угадывая в них родство с туманной дымкой, окружающей ее душу? Поделиться, что, куря вечернюю сигарету, притулившись на краю ванной, она вдруг погружается куда-то внутрь себя — так глубоко-глубоко, точно в колодец, будто бы даже видит там чье-то лицо… Однажды, кажется, именно это лицо — женское, с опущенными светлыми веками — ей приснилось. Она рассказала Мите. Только он мог понять то, что не понимала и она сама. И он поделился своим сном: едет он по горной дороге вверх в автобусе, в котором всего несколько человек, причем все — разных национальностей, из разных стран. На большом плоском выступе автобус останавливается, все выходят. Внизу он видит горный массив, они очень высоко находятся, вверху — скала, а в ней пещера, охраняемая двумя великанами. Оказывается, сюда их и везли. Все поднимаются к скале, но странно: именно Митю стражники пропускают. Он заходит. Пещера — большая, округлая и пустая, он не сразу замечает, что у задней стены стоит кресло, в котором сидит женщина. Она подзывает его к себе. Он подходит к ней очень близко и видит ее лицо: прямые волосы, строгие брови, четко очерченный,

note 133 нежный рот. Женщина не открывает глаз. Она — слепа… и мне показалось, что она слепа. Или спит. Нет, со мной она говорила. О чем? Забыл. А может, боишься сказать из суеверия?..

Облака плывут с запада на восток: дымно-синие с желтыми краями, будто из плавящегося воска, освещенного изнутри огнем. Вот Митя бы сумел передать их цвет, думает она, облокотившись о перила балкона. На бал кони ходят? Она улыбается. Загадать, что ждет меня? Есть гадание по облакам, рассказывал Митя, кажется, один из его материнских предков был волхвом, предсказателем судеб. Она пристально вглядывается в очертания облаков: просто крокодил проплыл, она смеется, а это раскидистое дерево… И пугается: отчетливо виден гроб, в котором покачивается острый длинноносый профиль, нос все растет, растет, отрывается от лица и, вытянувшись, устремляется вслед за расплывающимся гробом… Только бы с отцом ничего не случилось или Мура не надумал бы чего-нибудь, в драку он не ввяжется, так как трус и жадина, поить никого не станет, а Феоктистов его одной левой перешибет, но вот еще может вены разрезать, уже грозил ей, умереть не умрет, а паники и крови много будет… а вдруг серьезно? Вдруг он ее любит? Истеричный мужик, а жалко.

Облака плыли и плыли, а маленькие облачка, отделяющиеся от больших, в лучах закатного солнца словно каплющий воск!..

* * *

— Здравствуй, граф! Сергей оглянулся. Неприятное чувство — как будто в желудке тает лед. А, однокашник. Тезка.

— Привет.

— Привет. Кого видел? Того-то. И я. А из девчонок? Да, никого. А я встретил. Ее? Да ты что? Толстуха — легче перепрыгнуть, чем обойти. Сергей вяло улыбнулся: эге.

— А ты по-прежнему служишь? Вот, начинается, сейчас будет самоутверждаться. note 134

— Ох, бьют сейчас по вам. Ощущаешь?.. Осюсяю, осюсяю, что ты — баран из стада.

— …И правильно, пора поставить вас на место!

— Все мы одинаковы, — вяло, — только по разным сторонам одной стены.

— Лучших людей ведь вышвыривали!

— Эге, душили прекрасные порывы.

— Ты не иронизируй, я ведь совершенно серьезно. И без перехода: «Но она — точно такая толстуха, можно ошизеть, ну кто бы мог подумать в школе!..» Можно поверить, ты вообще когда-нибудь думал. Пижон. Ты мне надоел.

— …И ты, граф… ну, понятно; шерстят! Времена для вас…

— А ты, между прочим, случайно как бы сам был не сексо…

— Что?!

— …От… оттого и наезжаешь!