Отчий сад - [43]

Правда, больше всего на Леню почему-то действовали биографии художников, а именно в них Митя был наи

note 126 более слаб, часто уже Леня рассказывал ему, где тот или иной художник учился, на ком женился и в каких выставках принимал участие. Мите и это стало нравиться.

— Что ты здесь делаешь? — Как-то за ужином сказал Леня, — тебе надо отсюда уезжать. Митя промолчал.

— Ты бы уже мог иметь все.

— Значит, я дурак. В комнате Майка громко зарыдала.

— Гляди-ка — картинщица, не вздумай, Леня, за ней идти! — Ритка встала в дверях кухни. — И ты, Митяй, тоже, тебя она вообще заездила! Он пожал плечами: видишь, и я не иду. Ритка даже к дочери ревновала. К такой малышке. О, первые ссоры любимых, ты грусть, разрываешь мне грудь, тебя ненавижу, уйди навсегда, о, дай, к тебе нежно прильнуть…

— Извини, Мить, — сказала Майка, незаметно в кухню войдя, и отвернулась, надувшись. Он обнял ее, поднял на руки, подбросил. Майка счастливо заливалась. При Мите в доме был праздник, и ей все прощали, и ей все разрешали, и ей давали конфеты … Когда он уходил, она начинала плакать. Однажды она, улучив минутку, предложила: «Давай, я убью маму и папу, и мы будем с тобой жить Я сама буду валить кашу!»

После этих ее слов он стал бывать у них реже. Ритка объяснила это по-своему — стал ревновать к Лене! — и зачастила к нему.

* * *

Мастерскую ему все еще не давали. Одну, в полуподвале, но большую, удобную захватил старый коньюктурщик,

— теперь таких стали величать «коммерческими художниками », хорошо известный городским властям как большой мастер официозного портрета, — а прежнюю свою мастерскую он оставил сыну, тоже только что вступившему в союз, причем яростному авангардисту. Другую мастерскую, недавно отстроенную, очень просторную,

note 127 двухэтажную, оторвал себе бойкий рекламист, кооперативщик по совместительству. Коммерческие палатки торчали уже по всему городу, в них виднелись сытенькие накрашенные мордочки смазливых девиц, почитывающих детективчики. Торговля и даже рэкет стали считаться вполне приличными, даже престижными занятиями.

Одна жуткая история уже потрясла город: сын ректора художественного училища, взревновав свою юную супругу, торговавшую то ли кассетами популярных рокмузыкантов, то ли женским бельем, застрелил ее прямо в киоске, при честном народе, из новенького охотничьего ружья, купленного на черном рынке. Говорили, что она металась, как белка, а он палил и палил. Потом он убил себя. История обрастала подробностями: кто-то утверждал, что у него было не ружье, а украденный в военной части автомат Калашникова, кто-то уточнял с иронией, что автомат он не украл, а ему продал его пьяный солдатик за десятку, кто-то описывал ее необыкновенную красоту и его скверный характер. Называли имя любовника, какого-то миллионера — коллекционера старинных картин, достававшего их, кажется, через ее отца. Правда, другие утверждали, что любовником был актер Театра юных зрителей, пьющий, как почти все актеры, аки дикий скиф.

Ритку история поразила. Идиоты, конечно. Но бывает же такая любовь! Умирать ей лично, в общем-то, не хотелось, лучше вдовой в черных шелках скорбно стоять у гроба. Но все равно — вот любовь! — нет, ее так никто не любил!

Она громко негодовала, что Митю обошли с мастерской, но втайне радовалась — попробуй-ка уследи за ним, когда у него будет не один, а два дома!

Больше того — на двухъярусную мастерскую навела рекламиста она! Митя сам проговорился, что отстроен новый дом, в котором есть помещения для художников. А рекламист был приятелем Лениного друга, шикарного фотографа, мир, и это факт, удивительно тесен! Все пере

note 128 плелось: Леня знал фотографа, а тот волочился за молодой художницей Катей Николаевой, которая имела виды на Митю, это Ритка чувствовала за версту. Отца Николаевой, чудаковатого преподавателя живописи, Митя считал «настоящим мастером», и Ритка Николаевой очень опасалась. Но фотограф отснял материал о ее выставке, к тому же сделал несколько фотопортретов ее самой — и самовлюбленная Николаева не устояла: все уже сплетничали о скором браке «художницы и фотографа». Ритка успокоилась.

Фотографу она о мастерской проболталась почти случайно, пили кофе — и вот! Она утешала себя тем, что не мог тот, так проворно занявший новую мастерскую, ничего о ней до разговора с Риткой не знать. Митя, придя, пожаловался: правление союза художников выделило мастерскую именно ему, но фотограф внезапно какие- то свои каналы задействовал и оттяпал помещение за два дня.

Заплатил кому-то, вот и все, сказала она гневно. Теперь все продается.

— Просто нужно уезжать в другой город, что ли. — Он был ужасно расстроен. Уезжать?! Она побледнела. Такого вывода она не ждала, это уж точно. * * *

Серафима нагрянула проверить — действительно ли завезли доски. Однако дело принимало оборот серьезный.

— Ремонтом, значит, занялся, — пропела она, увидев вышедшего на веранду Сергея, — а худющий-то, худющий какой! Он дернулся.

— Чё же ты, родственничек, Муру не позвал, — нагнал бы он своих корешей — и быстренько бы сделали ремонтик, а ты на себя-то глянь, с твоими ли силенками дачу поднять? Он пошевелил острым кончиком носа — промолчал.