Отчий сад - [46]

— Я?! И ты мне — такое?!.. Ну, не ожидал, граф! Поскакал дальше мекать. Теперь они все по разрешению сверху такие смелые, такие прогрессивные, такие фанатичные демократы, всех не демократов готовы перебить по одному и скопом! Любимый анекдот деда: «Армянское радио спросили “Что будет в результате борьбы за мир?” Армянское радио ответило: “Камня на камне не останется”». Гуманист моржовый. Как мне осточертела глупость.

А вот ко лжи он давно привык. Лгать было ему посвоему удобно. Кажется, Митька — тоже светлый образ, прямо для нового прогрессивного кинофильма, правда, сейчас и в кино одна чернуха, — он и рассказывал о китайских ритуалах. Сергею мертвая форма не мешала жить своей жизнью, он и кайф ловил от двух параллельных моралей

— между ними располагалось футбольное поле его вечной игры. Так отчего же, отчего же он катится вниз? Он? Катится? Вниз? Ерунда. А если черная кровь виновата? Еще дед говорил: у нас черная кровь. От прапрабабки, его матери, мы ее унаследовали. Кто она была? Может,

note 135 какая чернокнижница? Тьфу. Не верит Сергей во всю эту модную ахинею.

…Нет, я не игрок, потому через футбольное поле старался перебегать, как заяц, я — искатель бабских сокровищ, уловитель мгновений удовольствия и — сливатель, вечный сливатель в общественном туалете.

И вдруг, уже дома, поджаривая картошку и тяжело, криво летая по кухне, — он понял, почему так страстно ненавидит Митю. Наконец-то он понял это! Читал он когда-то один рассказ, называвшийся, кажется, «Клюшников и Иванушкин» по фамилиям главных героев, связанных мистически, как знаменатель со своей дробью, — чем лучше становилось одному, тем хуже второму. Математика

— гимнастика ума. Суворов. Да, так вот. Сергей и есть этот Клюшников, стремящийся к нулю по мере возрождения Ивушкна, или как его там, — вот и причина. Митька — вампир! Он высосал всю мою жизненную силу! Или опять ахинея? А я-то думал, что между нами легла та дачная ночь! Нет! Он ничего не заметил, Ивушкин мой личный. Так, картошечку я поджарил. Но лук немного подгорел. Наташка так стала на мать походить. Зигмунд Фрейд какой-то. Открыл окно. А как выпить охота. Денег нет. Нет денег. И ни вина в доме, ни водки. Нет, просто невозможно хочется! И невозможное, как говорил Александр Сергеевич Блок в личной беседе с моим шефом, возможно. Шеф из Германии приезжает через неделю. Лю. Лю. Вступают скрипки. Возьму незаметно в сейфе! А к его приезду! Вложу! Ура, товарищи, да здравствует Сергей Антонович Ярославцев! Ура-а-а! Прямо сейчас и поеду! А к его приезду деньги вложу! Черт, звонок.

Это привалил Мура. Стал покатываться, как пластилиновый мячик: то да се, то да се.

— Ужинать будешь? — Никаких серьезных разговоров Сергей не хотел, а Мура, по виду чувствуется, приполз по делу. — У меня только картошка. Ну явно по делу! С коньяком! Еще юлит — случайно, знаешь, купил приятелю, да ладно, ему другую возьму.

note 136

— Не откажись. — И тут Мура внутренне хихикнул: когда бы Сергей отказался! И тот — уловил. Надо бы, надо бы отказаться: нет, настроение не то. Или: на работу завтра рано, пить не стану. Но — не смог. Встал, полез в кухонный шкафик.

— Вот, остатки конфет. Выпили.

— Мы ж с тобой, Серега, люди простые, могли бы и огурцом закусить.

— Ну да. После третьей рюмки Сергей разоткровенничался: привел как-то девушку в дом, совсем был еще зеленый, и не девушку в общем-то, а довольно опытную и весьма распутную симпатюлечку, бутылку коньяка в магазине захватил, тогда бутылка рублей семь стоила, была дома бабушка, Елена Андреевна, мялся, мялся, потом к ней — у тебя, бабуля, огурчиков не найдется? Или помидорчиков соленых? Она — найдется, а зачем, нескромный вопрос, зачем тебе соленые? Опять — так -сяк, но признался: мы с подругой хотим намного выпить, день рождения у нее, вранье, разумеется. День рождения? Да. Прекрасно, возьми вон тот альбом, это Руссо, очень интересный художник-примитивист, — сейчас думаю, выбор альбомчика был неслучаен — этакий тонкий намек на мой выбор дамы, — подари подруге, а кстати, что вы пьете? коньяк? милый ты мой, — она даже руками всплеснула, как в кино, кто же коньяк закусывает огурцами? Ай-я-яй, а ведь тебе уже восемнадцать, пора и этикет знать…

— Как молоды мы были, — вздыхает Мура.

— Эге!

— А вот уж дети бегают за юбками — твой-то Кирилл как?

— Не знаю. Но думаю — да. Порода у нас такая — козлиная. Мура захихикал. Налил еще.

— С Натальей что-то вы не ладите, — Мура сказал это так — для милого продолжения милого разговора. Но — не туда попал. note 137

— Ты с ней должен ладить, а не я! Не лезь со своими советами и замечаниями, куда не следует!

— Ну чего ты, чего ты! Я и не лезу, я сам ее люблю, а как люблю Дашечку, просто ужас.

— У нас, Ярославцевых, кстати, заруби себе на пуговице, не принято изливать свои пылкие чувства! Это дурной тон!

— Ну да, ну да, — закивал Мура. — Разумеется, как говорится, «мысль изреченная есть ложь» — любимое стихотворение Ната… Нет, лучше про Наташку не надо. Опять взорвется. Настроение ему нужно срочно поправить. Он потом, б у дет время, припомнит ему «дурной тон»!

Сергей сморщился. Выпил еще. Вода из крана навязчиво капала. Кап. Кап. В ванной тоже барахлил кран. Пусть Ки рилл теперь кранами занимается, взрослый, уже в десятом. Кап. Кап. Мурка распинается, буквально из кожи лезет. Кап. Кап. В детстве я любил кататься на коньках: там, где сейчас универсам, переделанный в супермаркет, в самом центре их огромного города, на заднем дворе школы был каток. Вечером после второй смены он заходил за Люськой — как долго она одевалась, отказывалась есть, вокруг нее плясала моложавая маман, капризничала — такая принцесса на горошине! — затерялась, закатилась горошинка неизвестно куда, наверное, уехала их семья из города, имя ее отца, писателя, порой мелькает в прессе. У нее была очень короткая юбочка, синяя в складочку — тогда мало кто из девчонок также короткие юбки носил, ей вроде классная замечания делала,