Отбой! - [86]

Эмануэль умеряет их тревогу. Вспоминаю Фиуме, там было то же самое. Еще с тех пор я помню его многократные разъяснения о триппере, помню их не хуже, чем мобилизационный приказ о призыве моего возраста в ополчение. Каждый день я читал этот приказ по пути в школу, а возвращаясь домой, вновь останавливался на углу и долго глядел на знакомый текст. Руки у меня были засунуты в карманы, а тетрадки — за борт куртки. Еще сейчас я могу без запинки отбарабанить весь этот приказ, так глубоко въелся он тогда в мою семнадцатилетнюю память:

«На основании высочайшего повеления о призыве к оружию королевско-императорского ополчения, настоящим призываются на военную службу ополченцы, родившиеся в 1899 году — австрийские и венгерские подданные, а также лица, кои не могут документально подтвердить свое иностранное подданство.

От явки на призыв освобождаются:

1. Лица, кои в настоящее время уже состоят в военных соединениях, включая стрелковые союзы в Тироле и Форарльберге.

2. Лица, явно непригодные к строевой службе — лишившиеся одной верхней или нижней конечности, слепые на оба глаза, глухонемые, слабоумные (при условии, что последнее засвидетельствовано судебной экспертизой), буйно и тихопомешанные и страдающие другими формами психического расстройства, о чем при явке на призыв, должны быть представлены соответствующие медицинские свидетельства.

Страдающие эпилепсией от личной явки не освобождаются. Документы об их болезни надлежит своевременно представить в призывную комиссию.

Все лица, подпадающие под настоящий приказ, должны не позже 31 января 1917 года зарегистрироваться в магистрате по месту своего, постоянного жительства.

Неявка карается на основании закона (по-моему от 28 июля 1890 года) о наказаниях за уклонение от призыва на военную службу и о подстрекательстве к данному преступлению».

Хорошо помню, что слова «Страдающие эпилепсией от личной явки не освобождаются» и «Неявка карается» были напечатаны жирным шрифтом.

Поезд тяжело пыхтит, мы подъезжаем к Вларскому перевалу. Крутизна пути увеличивается. Колеса все чаще буксуют. Мы движемся, точно запинаясь. Мурлыка уже скрылся за краем леса.

Ребята весело передразнивают натужное пыхтенье паровоза.

— Уф, уф-шу-ушу, шу! Уфф! Уфф!

— Санитары! Клистир паровозу! — кричит парикмахер Шарох, батальонный остряк. Ему отвечает, отзываясь эхом в горах, хохот всего батальона.

Ребята опять недовольны капитаном. Почему плетется поезд? Разве так спешат на помощь отбивающимся от врага товарищам? Не знало командование, что ли, что мы едем в горы? Что на такой огромный состав мало одного паровоза? Для чего же у них карты? Хочет увильнуть от боя, сукин сын! Хитро обставил дело!

Такие разговоры не прекращаются, злословие по адресу капитана усиливается. Ребята громко выражают свое возмущение. Но в глубине души некоторые добровольцы, быть может, даже довольны, что мы опаздываем, а стычка у Бановцев, пожалуй, тем временем кончится. Никто, конечно, не признается в таких мыслях, наоборот, все наперебой честят капитана: мол, мы все еще едем, а могли бы уже быть на месте и выручить товарищей, которые надеются на нашу помощь, ждут нас.

— Да разве потянет нас паровоз, когда в поезде такие увесистые бабы! — продолжает Шарох. Он всей душой ненавидит «амазонок».

Поезд еле движется. Кому-то приходит мысль уменьшить хоть немного тяжесть вагона и тем облегчить работу локомотива. Надо сбросить балласт, — как на аэростатах.

А как это сделать? Ну, известно как!

Несколько сот задов высовывается из дверей вагонов.

Проходят две-три минуты. Поезд неожиданно дергается и ускоряет ход. Это совпадение встречено гомерическим хохотом всего батальона. Добровольцы непритворно рады, что мы снова едем, — зря мы сомневались в их искренности, — вовремя подоспеем к Бановцам, как когда-то армия Паппенгейма к Магдебургу.

Но вскоре колеса опять начинают буксовать, и мы совсем останавливаемся. Следующие, для которых раньше не было места в дверях вагонов, усаживаются и выполняют свой «долг». Это превратилось в своеобразное соревнование, в развлечение, в первую очередь направленное против капитана и «амазонок», которые, услышав шум, высунулись из окна.

Но забава моментально прекращается, едва добровольцы узнают, что паровоз, отказавшись от дальнейших самостоятельных попыток, укатил за подмогой. Мы остались стоять в поле.

Неподалеку, у подножья лесистых гор, лежит горная деревушка, последний населенный пункт на моравской территории. В нескольких сотнях метров отсюда — венгерская граница.

Возбужденные добровольцы выскочили из поезда. Наиболее недисциплинированные, не слушая окликов офицеров, пустились бежать к деревушке. Взвод Вытвара целиком остался в вагоне около Эмануэля, который ведет санитарно-просветительную беседу. Его с интересом слушают все, даже те, для кого это не актуально. Речь идет о застарелом хроническом случае венерического заболевания. Эмануэль утешает кого-то: слышен его уверенный, убедительный голос, рассеивающий опасения больного.

Остальные лежат по полу, кое-кто дремлет. Отдохнуть не вредно. Кто знает, что у нас впереди, может быть, уже не доведется поспать.