От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда… - [79]

Это не значит, что они при этом не страдали. Как и Брижит, Катрин познала смятение, любовную хворь, личные неудачи. В 1967 году на нее обрушилось страшное горе: в дорожной катастрофе погибла ее любимая сестра Франсуаза. Эта рана не зарубцевалась до сих пор. И никогда не зарубцуется.

В том же году она снялась в главной роли в фильме Луиса Бунюэля «Дневная красавица». Старый мастер не ошибся с выбором ее на роль буржуазки с чистой и холодной внешностью, переживающей сексуальные наваждения. Каждую «звезду» напрасно отождествляют с какой-либо ее героиней. У Катрин это связано с фильмом «Дневная красавица». Он имел колоссальный успех в мире и стал киноклассикой. Однако при выходе его во Франции критики проявили несправедливую суровость. Более дальновидный журналист писал в «Позитиф»: «Самые блистательные критические умы выразили свое разочарование картиной „Дневная красавица“… лишь засвидетельствовав леность ума».

Вспоминаю огорченную Катрин, которая показывала мне у себя дома вырезки из газет в то время, как зрители простаивали в очередях в кинотеатры, где шел этот фильм… Помнится, в тот вечер я предложил ей остаться с Кристианом: его нянька была выходная. После того как Катрин ушла на какое-то свидание, я спросил четырехлетнего сына, хочет ли он смотреть телевизор, играть в карты или ужинать.

– И то и другое и третье, – ответил он.

Что мы с ним и проделали, ужиная перед телевизором и играя в карты.

– Сколько запрещенных вещей сразу! – воскликнул малыш.

– Почему?

– Мне все запрещается. Мы никогда не едим в гостиной, мы не смотрим телевизор во время еды и не играем в это время в карты.

После ужина, недовольный тем, что все время проигрывает, Кристиан пожелал играть в прятки. Идея мне не очень понравилась, но так как мы давно не виделись, согласился. Не стану говорить о пережитом страхе, когда изловил сына на две трети исчезнувшим в автоматическом мусоропроводе…

Катрин вернулась около двух часов ночи.

– Когда он уснул?

– В десять, – солгал я. – Как провела вечер?

– Прекрасно.

Она редко посвящала меня в свою личную жизнь. Потом, сняв туфли, спросила:

– Правда, что Джейн беременна?

– Да. Катрин никак не прокомментировала мой ответ.

Моя «феррари» стояла около дома. Сев за руль, я поехал в сторону моста Сен-Клу. В такой час шоссе было пустынно. Когда я приехал через час в Удан, Джейн спала. Раздевшись, я скользнул под одеяло. Она проснулась. Я поцеловал ее и обнял. Джейн была на четвертом месяце беременности, и животик ее стал округляться. Мне не спалось. Я вспоминал, что мне сказал Луи Шварц за месяц до этого.

Шварц был нашим домашним врачом. Ему было известно, что Джейн через несколько недель после начала беременности переболела свинкой.

– Когда мать подхватывает свинку после зачатия, – сказал он, – есть опасность родить дауна. Риск слабый, но все же есть.

– Слабый… Нельзя ли поточнее?

– Одна возможность на пятьсот.

Одна на пятьсот… Что это значило? Сколько шансов у прохожего, что ему на голову не упадет кирпич или цветочный горшок? Что его не раздавит машина, что он не заболеет смертельной болезнью? Что не утонет, купаясь, что не умрет в лифте, что его не столкнет на рельсы в метро какой-нибудь псих или что не свалится, катаясь на велосипеде? Если подумать, вся наша жизнь лотерея. Жить значило уповать на везение. И я решил, что один на пятьсот – приемлемый риск.

Луи Шварц считал, что сделать аборт благоразумнее, тем более что имеется юридическое и медицинское оправдание. Не советуясь, мы пришли с Джейн к одинаковому решению. И тем не менее меня подчас охватывало сомнение: а правильно ли мы поступили?

«Майские события» 1968 года поразили всех своим неожиданным размахом. Беременная на пятом месяце, Джейн могла спокойно пересидеть на даче, слушая информацию по радио. Меня же в эти события вовлекло одно обстоятельство, наложив ответственность, о которой я и не думал.

На моих картинах прошли стажировку несколько ассистентов, которые стали мастерами своего дела. Эти младотурки во главе с Жан-Мишелем Лакором решили положить конец деспотии профсоюза техников кино, навязанного старой сталинской гвардией, воцарившейся в этой среде после войны. Они попросили меня выставить свою кандидатуру на очередных выборах председателя. Шансы у меня были серьезные, ибо моим соперником был коммунист. Политически я не был ни с кем связан, но неизменно выступал в защиту профсоюзных прав. Политика меня не интересовала, и я решительно отклонил их просьбу.

Но так случилось, что поделился новостью с Джейн, и та назвала меня трусом. Мой долг, мол, сделать все «положительное» для нашей профессии. Я начал испытывать аллергию к слову «положительный», но приходилось признать правоту младотурок. Пора было сломать барахлящие пружины профсоюзного механизма.

– Так не сомневайся, – сказала Джейн.

Подпав под перекрестный огонь студии и своей спальни, я решил согласиться.

– Но только знай, – сказал я Жан-Мишелю, – как только исполком, то есть вы, закрепится на месте, я подам в отставку. Я готов быть председателем три или четыре недели.

Я сохранял, впрочем, хрупкую надежду, что меня не выберут. Но за меня подали 90 процентов голосов членов генеральной ассамблеи. Западня захлопнулась.