Войдя во двор, он удивленно свистнул. Обычно запущенный, замусоренный после ухода из дома дочерей, он был чисто выметен, выскоблен; то же самое было в сенях и в избе — умыто и ухожено, как у доброй хозяйки.
— Здорово, сусед, ишо раз с праздничком.
Семен вышел из комнаты тоже какой-то обновленный, словно весенняя тайга после дождичка.
— А-а, Якуха! Здоров, здоров, садись.
— Я к тебе по делу зашел.
Семен оглядел друга с ног до головы. Покачал головой:
— Паря, ты уделался!.. Наверно, опохмелиться надо?
— Надо бы, Сеня, а то мочи нет.
Семен достал недопитую бутылку и налил в стакан.
Яков схватил трясущимися руками и одним махом проглотил содержимое. Он долго морщился и тряс головой, потом выдохнул:
— Э, таперь, кажись, ожил.
— Вот и хорошо… Можешь идти к своей Марфутке.
— Не-е, ишо есть дело.
— Какое?
Яков вытряхнул из куля медвежью шкуру.
— Купи. Подарок будет хошь куда.
Семен усмехнулся. «А ведь пьяница-то дело говорит, подарю ей», — подумал он.
— Бери, бери! Как с друга, дорого не запрошу, пару бутылок поставишь, и хва…
Малышев развернул шкуру.
— Это тот медведь, который кончил Егора?
— Он самый.
— А-а! — понимающе подмигнул Семен. — Ты же баил, что по лопаткам стрельнул, а тут ни одной дырочки… Вот дырка от пули в грудь, стреляли в упор спереди, а вот вторая и третья дырки — это пуля прошла сзади и навылет. Значит, двумя выстрелами Петька ухлопал его, а ты не стрелял.
Яков обалдело ухмыляется.
— Дело прошлое, Сеня, не береди мою душу… Сам учил, как ловчее упечь Петьку в тюрьму, и не бай много.
— Но-но! Я ваших делов не знал… только догадывался, что Петькиной вины в гибели Егора и нет…
— Знал и пособлял. А теперь завяжи в узел.
— Да мне-то что! — махнул Семен. — Ладно, ставлю две бутылки.
— Во, паря, спасибо. Своей крале подарочек сделаешь, — подмигнул и показал на стрельцовский дом.
— Тише! — прошептал Семен. — Там сидит…
— Кто? — испуганно попятился Яков.
— Учительша… квартирантка.
— А ты что молчал? Она же все разболтает.
— Ни! — усмехнулся Семен, — Она порядочная…
Яков сокрушенно покачал головой и бесшумно скользнул в сени.
Любовь Семена Малышева к Наталье Стрельцовой расцвела, как сентябрьская тайга, и бесплодно завяла. Они оба поняли, что у Натальи так и не пришла та большая любовь, которая не признает ни стыда, ни преград, ломая все на своем пути, поглощает обоих в своем безумном, глубоком водовороте.
Когда Наталья узнала, что неграмотному Якову Лисину заявление в народный суд написал Семен Малышев, она люто возненавидела своего бывшего ухажера.
Семен понял свою ошибку, но было уже поздно. Он прекрасно знал тот кремень в характере Натальи, об который не раз обжигался и отскакивал прочь.
Семену, может быть, пришлось бы долго мучиться и переживать, но его выручил неожиданный случай.
Приболела его квартирантка-учительница. Он стал за ней ухаживать. То поднесет стакан чаю, то брусничку подсахарит и поставит на табуретку, то где лекарства подаст. Поближе пригляделся — баба как баба. С виду была строгая, а тут, в постели, ничего. Простоволосая, грубоватое, монгольского росчерка лицо сибирячки обмякло, стало женственнее и привлекательнее. По-свойски разговоры завели житейские; она рассказала про свою вдовью жизнь, в которой напрочь отсутствовали розовые денечки, да и откуда им быть — года-то ушли, перевалило за «бабий век». И даже давала понять она, что при случае и не отказалась бы выйти за пожилого, лишь бы он был порядочным человеком.
Ночи под рождество, видимо, всегда бывают колдовскими. Какими они были при Гоголе, такими же дошли и до наших дней. Сел Семен рядом с кроватью Елены Емельяновны. Сначала сумерничали, потом стало темно, собрался было зажечь лампу, но она попросила его не зажигать.
— Я люблю темноту, лучше мечтается.
— А мне приятно сидеть рядом с вами.
— Да?!
— Правда… истинная…
Мягкие женские руки обняли Семена и, притянув, обожгли его…
Вечером Семен Малышев был бобыль-бобылем, а утром поднялся с постели женатым человеком.
Дед Арбидоша не забывал заглянуть к бабке Дарье. Вот и сегодня приковылял к ней с новостями. Запалив свою огромную черную трубку, заговорил он громко, как все тугие на ухо люди.
— Слышь, кума, Сенька-то Малышев жанился, говорят.
— Но и кумуха-черемуха с ним… А на ком леший повесился-то?
— На учительше Омельяновне.
Бабка перекрестилась.
— Слава богу, все же не со сватьей грех делить. Я уж и то баю, что не така баба Наталья, чтоб жить на смеху… Гордыня не дозволит.
Старик попил чаю и молча увалил домой.
— Ты слышала, девка, чо Арбидоша-то баил?
— Слыхала, бабушка, — из комнаты вышла Вера. На красивом смуглом лице появилась грустная улыбка. Бабка Дарья посмотрела на нее и сурово нахмурилась.
— Э, дуреха, отец-то без бабьего обихода в грязи забулькался. Спасибо, хушь нашлась.
— Да я ничего не имею… не…
— Петьке-то чиркни про то, про се.
— Напишу, бабушка, — Вера оделась и направилась на работу в колхозную сетевязалку.
Отворив скрипучую калитку, она с глазу на глаз встретилась с отцом и от неожиданности попятилась назад.
— Здравствуй! — Семен опустил на снег тяжелый узел с вещами и внимательно оглядел дочь. «Верно говорят, что Вера беременна», — промелькнула мысль.
