От Симона Боливара до Эрнесто Че Гевары. Заметки о Латиноамериканской революции - [80]

Симон Боливар отрекся от власти 17 декабря 1830 г. «Во–первых, нам не дано управлять Америкой; во–вторых, тот, кто служит революции, пашет море; в-третьих, единственное, что можно сделать по отношению к Америке, — это эмигрировать из неё; в-четвертых, эта страна неизбежно попадёт в руки разнузданных толп, которые незаметно для себя передадут её во власть разномастных тиранов; в-пятых, когда мы будем сгорать в огне собственных жестокостей и преступлений, европейцы не удостоят нас чести нового завоевания; в-шестых, если возможно допустить, чтобы какая–то часть света вновь впала в первобытный хаос, то это будет Америка на последнем этапе её истории».

Симон Боливар умер нищим и больным, раздав все свое имущество соратникам. «Я пожертвовал собственным здоровьем и благополучием для того, чтобы завоевать свободу и счастье для моей родины. Я сделал ради неё всё, что мог, но не добился цели», — сказал он перед смертью.

Доминго Фаустино Сармьенто в свое время считал, что «Боливар — это всё ещё легенда, сочинённая на основе достоверных фактов, подлинный Боливар остаётся пока неизвестным миру, и вполне возможно, когда эту легенду переведут на родной язык героя, он предстанет ещё более необыкновенным и величественным».

Более чем через полвека после смерти Боливара кубинец Хосе Марти скажет: «Боливар вечно пребывает в небе нашей Америки, …он еще не снял своих походных сапог, ибо не все дела ещё завершены и Америка ждёт его». «Из поколения в поколение, пока жива Америка, имя Боливара будет находить отклик в самых честных и мужественных сердцах».

Леопольдо Сеа пишет: «Испанская Америка стала грандиозной жертвой политической демагогии и мелких амбиций. Десятки лет кряду ей предстояло метаться между крайностями и искать пути выбора между прошлым, которое отвергалось как рабское, и будущим, которое было ей чуждым. Надежда Освободителя [Боливара] на благоразумие была отброшена и забыта. Его преемники имели дело с взбунтовавшейся, неукротимой действительностью». Народы Америки были научены только тому, чтобы жить в зависимости и рабстве. «Деспотизм прошлого продолжал тяготеть над народами, полагающими, что они обрели свободу. Истоки зла коренились в испанском прошлом, в самой Испании».

После обретения «независимости» на освобожденных территориях возник «вакуум власти». Новые правители были озабочены тем, как вернуть «испанский порядок без Испании». Для молодых латиноамериканских стран форма власти была вопросом «жизни или смерти». Виконт Шатобриан, министр иностранных дел Франции при Людовике XVIII позже скажет: «Лишь только испанские колонии обрели независимость, они превратились в своего рода колонии Англии».

Во вновь образованных «республиках» установились режимы «диктатуры»: в Эквадоре — Габриэль Гарсия Морено, в Аргентине — Хуан Мануэль де Росас, в Чили — Диего Порталес, в Мексике — Лукас Аламан. Все они опасались ввержения их стран в хаос, «гнета ночи».

Принципиальным вопросом во время гражданской войны в Аргентине (Рио де ла Плата) была борьба между «унитариями» (сторонниками сохранения единого государства) и «федералистами» (отстаивающими право провинций на самостоятельность). Так, Сармьенто был последовательным «унитарием»:

«Республиканец тех времен говорил, что «власть — это не что иное, как договор между правителями и управляемыми». …Власть основывается на не подлежащем осмыслению признании того, что нация есть явление постоянное. Там, где начинают думать и проявлять свои желания, нет власти — подобное переходное состояние называется федерализмом; вслед за революцией и последующей сменой формы правления всякая нация переживает период, когда даёт о себе знать стремление к федерации».

С этой точки зрения он оценивал ситуацию в стране, которой собственно ещё не было.

«За власть в Республике боролись две унитарные силы: одна обосновалась в Буэнос — Айресе и опиралась на либералов провинций; другая своим источником имела пампу и опиралась на каудильо, которым удалось добиться власти в городах; одна была силой европейской, цивилизованной, конституционалистской, другая — американской, варварской, вестницей произвола».

В связи с этим он точно подметил: «Ведь, как и любая вера, политические идеи требуют всеобщего распространения, и плох тот верующий, не желающий, чтобы верили в то, во что верит он».

На страницах его книги «Факундо» встречаются очень интересные высказывания по поводу института власти и такого средства её удержания как террор. Для формирующейся государственности освобождающихся испанских и португальских колоний это было очень важно.

Так, например, он весьма проницательно заметил, что красный цвет в истории всегда был символом диктатуры и террора. «Накидка римских императоров, символ диктаторской власти, была пурпурной, алой».

«Зло подлежащее устранению, порождается властью, которую начинает трясти от ненависти и страха в присутствии мыслящих и образованных людей, и для дальнейшего существования ей необходимо удалить их или уничтожить. Зло порождается самим порядком, при котором свободой воли и действий располагает лишь одна личность… — писал Сармьенто. — «Каждый сам за себя — власть палача для всех» — только такой вывод можно извлечь из жизни порабощённых народов».