Любая книга по истории является толкованием событий, в котором какое-либо событие прошлого переносится в настоящее в соответствии с интересами самого историка. Причем, как бы мысль историка ни была погружена в прошлое, его интересы определяются непременно настоящим. Мой собственный интерес к написанию этой краткой истории Соединенных Штатов, охватывающий 25-летний период после окончания второй мировой войны, объясняется стремлением рассмотреть две проблемы в надежде побудить читателя к более активному участию в создании американской истории, не похожей на ту, которая составляет наше прошлое.
Первая проблема: почему правительство Соединенных Штатов, ставших самым оснащенным в военном отношении и самым богатым государством в мире, вступило в полосу столь острых конфликтов с американским народом? В конце 50-х — начале 70-х годов страна пережила беспрецедентные волнения негров, студенческие демонстрации, антивоенные выступления, движение гражданского неповиновения, бунты заключенных; широко распространилось представление о неустойчивости, даже ущербности американской цивилизации.
Вторая проблема: каковы возможности, перспективы и отправные точки новых путей в развитии страны?
Я начал обсуждение первого вопроса в разделе, открывающем мою книгу, с Хиросимы, когда в 1945 г. целый город был стерт с лица земли американской техникой, приведенной в действие официально оправданной жестокостью, не вызвавшей никакого протеста со стороны американской общественности. Второй вопрос я поднимаю в заключительной части книги, рисуя картины Банкер-Хилла в 1971 г., где собрались ветераны войны во Вьетнаме, чтобы выразить протест против проявления такой же жестокости в Индокитае.
При исследовании этих вопросов через всю книгу красной нитью проходит тема о кредо, о символе веры американцев, столь противоречивом по своему содержанию. Один показ явных расхождений между обещаниями и их выполнением, между теорией и практикой, между словом и делом не может дать о нем точного представления. Ибо обещания сами по себе недостаточно определенны, а слова противоречивы. Точно так же и дела — в них алчность и насилие перемешаны с изрядной долей благородства и героизма, — и это значительно затрудняет какую-либо однозначную формулировку понятия «Америка». Ибо Америка — это не только воинственные президенты, алчные промышленники, холопствующая интеллигенция и покорные жертвы. Это также доблестные мужчины и женщины — организаторы и вдохновители протеста и противодействия.
На страницах своей книги я провожу различие между двумя противоречивыми частями американского кредо. С одной стороны, это формальное, провозглашенное кредо, лучше всего сформулированное в словах Декларации независимости: «Все мужчины, все женщины созданы равными… имеющими неотъемлемые права… на жизнь, свободу, стремление к счастью… и если какая-либо форма правления окажется несовместимой с этими целями, народ имеет право изменить или вовсе отменить ее…» С другой стороны, это реальное, действующее кредо — те убеждения, которые — вне зависимости от того, записаны они в конституции и в своде законов или нет, — глубоко укоренились в сознании американского народа в ходе его повседневной практической деятельности; это убеждения, которые укрепляются церковью, семьей, школой, официальными заявлениями, средствами массовой информации. Это вера в то, что все люди созданы равными — кроме иностранцев, с которыми мы постоянно воюем, чернокожих, о которых вообще не стоит говорить, индейцев, которые нам не покорятся, а также заключенных, военнослужащих и бедняков. Это представление о том, что менее всего неотъемлемым правом является право на жизнь у тех, кого посылают на войну, и что право народа на свободу бессильно против власти; что, если какая-либо группа людей выступает против действующего американского кредо, правительство имеет право воспрепятствовать этому или устранить эту группу путем преследований и тюремного заключения.
В этом смысле американская история представляет собой давнюю и до сих пор безуспешную попытку преодолеть подобную двойственность американского кредо и провести в жизнь принципы Декларации независимости.
Эта двойственность всегда была на руку тем, кто правит обществом. Благодаря ей существует целый набор норм и убеждений, необходимых для того, чтобы существующая система продолжала соответствовать идеалам, которые сулят нечто лучшее в будущем и несколько смягчают безотрадность настоящего. В период великих буржуазных революций нового времени, к которым следует отнести английскую революцию XVII в. и революции XVIII в. в Соединенных Штатах и во Франции, эта двойственность была более необходима, чем когда-либо раньше. Ибо предстояло мобилизовать огромные массы людей на свержение старых режимов и на активное участие в целом комплексе экономических и политических процессов, порожденных этими революциями. Идеалы вдохновляли людей, а нормы сдерживали их. Религия, образование, средства массовой информации — все они в меру своих возможностей преподносили людям и эти идеалы, и эти нормы.