От Ренессанса до эпохи Просвещения - [45]

Но лежащие в нежной траве

Под ветвями большого дерева на берегу ручья —

Довольствуясь малым, они с удовольствием холили свои тела,

В особенности когда в теплую погоду

Времена года засевали цветы и зеленые травы.

Из этого рассказа, как и из многих других (вспомним ложное купание мельника — маркиза Карабаса в сказке «Кот в сапогах»), следует, что часть населения училась плавать. Эта практика обеспечивала полный туалет в определенные времена года, что противоречит представлению о нечистоплотности французов, возрастающей с конца Средних веков[249]. Читая такое количество описаний купания в пресной воде, можно поверить в исключительную чистоплотность всех этих «детей и домочадцев буржуа… а также подмастерьев и компаньонов мастеров, которых другие слоняющиеся молодые люди привлекают безо всякого разрешения» на берега рек и каналов. Можно даже представить себе, что их любовь к чистоте превосходила чистоплотность привилегированных социальных групп, в особенности их женской половины. В Лионе в XVII–XVIII веках мытье и купание были столь обычным делом, что о нем упоминали лишь в случае какого–то происшествия или несчастного случая. Тем не менее на семьдесят восемь утонувших мужчин и мальчиков разного происхождения известно только две утонувших женщины. Во время происшествия 20 июля 1737 года на семерых купальщиц набросилась дюжина полуголых парней: они задрали им рубахи «спереди и сзади… истязая их, совсем обнаженных, жестокими ударами по всем частям тела… с непристойностями и похабными словами». В этой примечательной истории есть некоторая неясность, как и в большинстве процессов, составляющих кипы судебных дел (порой очень трудно определить, какие именно конфликты отражены в этих жалобах). Она напоминает о том, что на заре века Просвещения (и возможно, больше никогда) обвинение выдвигалось прежде всего именно против наготы купальщиков и купальщиц, а не против их игр в воде, обычных для летнего времени. В многочисленных полицейских ордонансах упоминаются тела без одежды или, чаще, «обнаженные в рубахе»[250], а возрастающее осуждение в благочестивых или педагогических текстах (которые часто представляли собой единой целое) доказывает, что купание в общественных банях могло иногда, но только иногда, быть «вредно для тела, равно как и для души»[251].

В «Христианском наставлении о вреде общественных бань» отмечается «нескромность, с каковой множество людей и в особенности дети принимают ванны, <…> Ибо, даже если не говорить о неприятных происшествиях, которые часто случаются… люди, принимающие их без мер предосторожности… для здоровья, так же как… для стыда и совести… обычно испытывают значительные неудобства. Что касается места: следует принимать их в местах, укрытых от взглядов, или даже закрытых, если это возможно. Относительно компании: принимайте их в одиночестве, когда можно это сделать без риска; или с людьми того же пола, обладающими большим здравомыслием. В отношении манеры: принимайте их спокойно; оставайтесь полностью покрыты водой; оставляйте на теле белье или по меньшей мере входите и выходите как можно быстрее, чтобы не показываться обнаженным на глаза людям. Христианин всегда должен сохранять предельное целомудрие». Поскольку общественные бани могут быть весьма полезны для здоровья, их использование должно быть регламентировано, а места купаний взяты под наблюдение. В этом «наставлении», как и во многих других, содержится в буквальном смысле благое пожелание, которое автор адресует читателям и, возможно, самому себе: желание служителя церкви нереалистично, хотя при этом его надежды достаточно правдоподобны, чтобы можно было увидеть в них отражение и искажение мнений и поступков (некоторых) его современников. Хотя нормативные тексты трудно поддаются интерпретации, они определяют порог толерантности в вопросе повседневных телесных практик. Но еще четче они обозначают те области, в которых эта идеологическая конструкция наиболее уязвима и которые высмеиваются в других, более «реалистичных» источниках. Так, изучение конкретных мест, где было дозволено отправление телесных функций, предлагает одновременно привлекательные, занятные и неизвестные перспективы исследования. С одной стороны — неогражденных мест для купаний и большинства спортивных игр (мы к ним еще вернемся)[252], с другой стороны — просто «мест», как французы именуют отхожие места: там как раз раньше всего дисциплина тела стала если и не соблюдаться, то навязываться.

Труа, 1643 год. Улицу дю Буа пересекает ручей, впадающий в Сену. «Именно на берегах этого ручья люди всех возрастов и обоих полов ежедневно платят дань, которую на них налагает пищеварение. Вот каков Церемониал, соблюдаемый в этих случаях: сначала размещаются так, чтобы не быть повернутым ни на восток, ни на запад; задирают и спускают белье и одежды, которые покрывают испражняющиеся части тела; приседают, поставив локти на колени и подставив ладони под голову; испражнение произошло, одеваются, не воспользовавшись ни тряпками, ни бумагой; смотрят на содеянное и уходят»[253].

Текст странен во многих отношениях, поскольку лиризм поэтики экскрементов сопровождается учеными разглагольствованиями о манерах испражнения всех людей на земле. Однако единственная цель этого потока цитат — защита одного из наиболее «древних и законных» обычаев жителей Труа в публичной сфере. Под пародией на ученый труд скрывается протест против грядущей «цивилизации нравов», но менее заметно в ней проявляются и новые социальные представления о телесной непристойности. В середине XVIII века жители и жительницы Труа еще приседали на корточки для испражнения, становясь в позу, которая сейчас кажется удобной только маленьким детям. Правда, еще более удивительно на наш взгляд, что они не ощущали потребности в подтирании, для чего уже в те времена служили листья растений (их не было на городских улицах), бумаги или тряпки, особые «платки», к которым прибегали деликатные богачи