От прощания до встречи - [98]

Судьба Климчука походила на сотни других. Знойным летом сорок первого под Великими Луками батальон попал в окружение. Сражались до последнего патрона, потеряли половину бойцов, но прорвать вражеское кольцо не удалось. Так старший лейтенант Климчук, только что получивший это звание, оказался в плену.

Начались допросы, избиения. В отличие от капитана Михайлова он представился немцам как рядовой. Это была его ошибка. Кто-то из пленных однополчан выдал его воинский чин, и немцы ему отплатили. Побои сменились надругательствами и жестокими пытками, из камеры его не однажды выносили без сознания.

Выразив ему сочувствие и уверенность в наказании виновных, Жичин перешел к делу:

— Вы, надеюсь, не забыли, что основой существования воинского подразделения является дисциплина и установленный порядок?

— Никак нет, — ответил Климчук. — Убедился в этом еще больше.

— Это хорошо, правильно. Мы с подполковником Комлевым думаем о том, чем вам здесь лучше заняться до отправки на родину. Не сидеть же сложа руки месяц, а может быть, и два?

— Так точно. Полагаю, надо организовать военную учебу. В первую очередь занятия по тактике, по оружию.

Жичин разделял мнение Климчука, так же в принципе думал и Комлев. Теперь, когда к четкости и собранности, к образцовой выправке прибавился еще и дельный ход мыслей собеседника, у Жичина окрепло убеждение в правильности выбора.

— Ну что ж, товарищ Климчук, офицер вы боевой, решительный. Я думаю, назначим вас… командиром роты.

Климчук вскочил, выпрямился, прищелкнул каблуками.

— Яволь! — гаркнул он на всю комнату. Гаркнул и в тот же миг спохватился. Смолк, замер, не зная ни что сказать, ни что сделать.

— Можете идти, — выдавил из себя Жичин. Климчук повернулся, вышел. Движения его по-прежнему были чеканно четки и в другую минуту могли заслужить лишь похвалу. Теперь же о похвале Жичин и не помышлял.

Он встал, с силой встряхнул головой, прошелся по комнате. Не было ни малейшего сомнения: муштру Климчук прошел у немцев. И как же он, Жичин, не смог догадаться об этом раньше? Мог, мог сообразить, в первую же минуту мог. Чего стоит одно прищелкивание каблуками! Ясно же, что оно искусственное, показное, и не зря в Красной Армии оно никогда не практиковалось. Промахнулся Жичин, непростительно промахнулся. Не обратил внимания на выправку, на четкие движения, доведенные до автоматизма. До того умилился, что даже брякнул о назначении командиром роты. Никому не говорил, капитану Михайлову ничего не сказал, а этому муштрованному деятелю наобещал.

Жичин еще казнил себя, а в комнату уже вошел очередной кандидат в командиры, и надо было внимательно слушать его, вникать в истинную его судьбу, чтоб не ошибиться, не попасть по-мальчишески впросак. И он слушал, вживался в новый рассказ, примеривал новое назначение. Чем-то выдающимся или сногсшибательным новая судьба не выделялась. Обыкновенный русский человек, обыкновенная жизнь. Озорное детство на Рязанщине в старинном селе Ижеславль. Пятистенный отцовский дом с длинным огородом до самой реки. Отворил калитку — и вот она, Проня, невеликая, неторопливая река с заливными лугами. А в реке и окунь, и лещ, и плотва, и раки. А трава на заливных лугах густейшая, пахучая, в человеческий рост. Делянка небольшая, а корове накашивали на всю зиму. Из села и в армию пошел, окончил командирские курсы. Война застала не врасплох, но и не в готовности. Нужно было время освоиться, обрести навык. Русский человек сметлив и неприхотлив, он и приглядывается недолго, и комфорта большого не требует. Не прошло и месяца, как рязанец стал и бойцом цепким, настырным, и командиром кое-что смыслящим. И не взвод его бегал уже от немцев, а немцы то и дело улепетывали без оглядки. Они еще наступали, продвигались вперед, пьяные от шнапса и от успехов, но спесь с них день ото дня заметно сбивалась. В плен рязанец попал случайно, по простодушию: принял за своих переодетых в красноармейскую форму эсэсовцев. Горько было, обидно, а главное — непоправимо. Оставалось одно — терпеливо нести свой крест и ждать первой возможности освободиться. И он нес этот крест. «В плену, как в дыму, — сказал он, — нечем было дышать». Нечем, а все же дышал, ждал случая.

Может, и не все делал рязанец так, как хотелось бы, но Жичину он был ясен. Его порядочность сомненья не вызывала, рязанец не Климчук, ему скрывать нечего.

Стоило Жичину возвратиться мыслью к судьбе Климчука, как сразу же заныло сердце. Эта боль воскресла не только из-за страданий и малодушия соотечественника. Жичин корил и себя. Словцо «яволь» в устах советского офицера звучит погано, но не преступно. Слово еще не действие. Следовало полагаться не на первое свое ощущение, а на объективную проверку или поначалу хотя бы на деловое объяснение самого Климчука. А он, Жичин, не удосужился даже предложить ему рассказать обо всем подробнее и откровеннее.

В комнату неожиданно вошел подполковник Комлев. За эти два-три часа он, наверное, не меньше переслушал и перечувствовал людских трагедий, а вид бодрый, задорный, хотя и озабоченный.

— Хорошие люди! — воскликнул он, потирая ладони. — Но есть и подлецы. — Он нахмурился. — С фашистами сотрудничали, даже служили у них. Двух таких типов я уже лицезрел. Мерзко. Внешне вроде бы на людей похожи, а человеческого почти ничего не осталось. И как только дальше жить будут?