От прощания до встречи - [82]

— Ната-алья Кузьминишна, — остановила ее Валентина Александровна.

Склонив голову, Наталья Кузьминична прошла к узорчатой горке, отворила ее и достала конверт из плотной серой бумаги. Она подержала его в руках, повернулась и решительно шагнула ко мне.

— Это тебе, Федор, — сказала она, протягивая конверт. — Это все тебе. Читай.

На конверте смоченным чернильным карандашом был выведен знакомый мне адрес Ольги, внизу значилась полевая почта отправителя, ничего мне не говорившая. Я вытащил из конверта аккуратно сложенные листки бумаги, исписанные торопливой девичьей рукой. Я не знал почерка Ольги, но с первых же слов понял непреложно: письма эти адресованы мне, а писались они Ольгой.

1

Друг мой, муж мой! Следом за тобой и я отправилась на фронт, по-другому я не могла, и в первую же ночь в сырой душной землянке привиделся мне страшный сон. Одетая в военную форму, точь-в-точь как у меня, явилась передо мной моя бабушка, о которой я тебе не однажды рассказывала, и строгим неземным голосом, каким она никогда не говорила, дала наказ: «Если ты его любишь, если хочешь, чтоб он жил, не обременяй его, не пиши ему. Ты поняла меня?»

«Но он рад будет моим письмам! — воскликнула я. — Он просил меня!»

«Не испытывай судьбу, — молвила она в ответ. — Я сказала все».

Сказала и тотчас исчезла.

Я проснулась в холодном поту и спать больше не могла. Я лежала с закрытыми глазами, думала, призывала на помощь тебя. Пожаловаться не могу: ты приходил ко мне и молча становился у изголовья, красивый, недоступный. Если б я решилась спросить тебя, ты, наверное, что-нибудь посоветовал бы мне, но я боялась не только слово молвить — глаза открыть боялась: вдруг исчезнешь, как исчезла бабушка. Я любовалась тобой, довольно с меня было и этого. Я лежала, боясь шевельнуться, и думала, думала… Под утро решила: писать я тебе буду, а письма отправлять повременю. Придет конец войне, опасность минует, тогда и пошлю.

Прочла свои каракули и испугалась: не с того ль света ты являлся к моему изголовью? Где ты? Хорошо, если в Москве.

2

Проливной дождь льет, а пушки палят и с нашей стороны, и с той, с вражеской. Похвастаюсь перед тобой: мне совсем не страшно. Подруги мои испугались и убежали в укрытие, а мне хоть бы что. Кто-то пустил слух, что я заговоренная. Если это правда, то заговорил меня ты. Чувствую всей своей кровью: если б я не полюбила и не узнала тебя, я была бы здесь первой трусихой.

Три дня назад в бою за маленькую деревеньку Глухово ранило командира роты. Он был богатырского сложения, однополчане звали его Ильей Муромцем, и на помощь ему послали Варю Терехову, рослую сильную девушку. Рядом с ней я гляделась пигалицей. Лощинка, где укрыли командира роты, была верстах в четырех от медпункта. Варя ушла и пропала. Час не появлялась, два, три. Пришлось идти мне. И не идти даже, а пробираться ползком, по-пластунски, как здесь говорят, потому что то и дело слышались поблизости пулеметные очереди. Встретила я их на полпути, Варю и капитана. Капитан был без сознания, а Варя совсем выбилась из сил. Она лежала бледная, измученная, тяжело дышала. Увидев меня, обрадовалась, засуетилась.

«Оленька, милая, как хорошо, что ты пришла. Вдвоем-то мы его живо дотащим. Ему операцию надо делать немедленно».

Поглядела я на Варю и поняла: ее самое надо тащить. «И тебя ранило?» — спросила я.

«Чуть-чуть, — ответила она. — Самую малость. Отдышусь вот — и поползем».

«Ты лежи тут и никуда не двигайся, — сказала я твердо. — Оттащу капитана, приду за тобой».

Смерила она меня с ног до головы жалостливым взглядом и только вздохнула молча. Как же, мол, ты его потащишь, когда он — смотри — как берег раскинулся, а ты… Промолчала она, но мне и без слов все было понятно.

Не стану рассказывать, как я его тащила — скажу только, что истратила все свои силы и всю выдумку, — часа через два или три я все же его доволокла, доставила живым. Его, конечно, сразу же на операционный стол, а я…

Передохнула чуть-чуть и — за Варей. Стрельба поутихла, наши вроде бы поотогнали эту немчуру, и я то ползком, то пешком скорехонько до нее добралась. Она, бедняжка, и не ждала меня, думала, что я и с капитаном-то не справлюсь, а я вот взяла и справилась. С обоими. С Варей-то, конечно, легче было, она временами и сама двигалась, без всякой помощи.

Майор как увидел меня, так руками всплеснул.

«Неужели это ты? — спрашивает. — И капитана и Варю? Да тебя надо орденом наградить. Где же ты сил-то столько взяла?»

Я не стала ему отвечать — сил-то у меня почти не осталось, — но я могла ответить, я знала, что ответить: эти силы дал мне ты! Спасибо тебе за это.

За себя я не боюсь нисколечко, а вот за тебя… Вдруг я тебя потеряю?

3

Майор Поневолев и вправду представил меня к ордену. Не к медали, а к боевому ордену. Говорят, вполне могут наградить. Вот уже не думала никогда. Мне даже неловко как-то перед подругами.

Фамилия у майора смешная, а человек он хороший, добрый, и зовут его все майором поневоле. Ему бы не командиром быть, а учителем в школе или в институте. Это я не свои слова тебе говорю, а Варины, но я с ними полностью согласна.

Лицо у майора совсем молодое, почти как у тебя, а волосы белые, седые. Варя говорит, что волосы у него поседели от крупных переживаний, я тоже так думаю, а догадаться, что это за переживания, не можем ни Варя, ни я. Мне это не очень уж и интересно, а вот Варе… Она только о майоре и говорит. Узнала где-то его имя, и теперь я только и слышу: Дима, Димочка, Дмитрий Сергеевич.