От прощания до встречи - [80]

— Это надо же… Влюбилась! — говорила она, уткнувшись мне в грудь. — Была мама, бабушка, их только и любила, ни о ком больше и не помышляла. А тут как снег на голову — моряк, незнакомый, неведомый, и нет на всем белом свете никого дороже. Разве не странно?

Она прижалась ко мне со всей силой, какая у нее была. Плечи ее дрожали, подогнулись в коленях ноги. Но было в этом порыве что-то детское, беззащитное, и меня взяла оторопь.

— Нельзя нам, Оленька… — сказал я глухо. — Пойми меня…

— Отчего же нельзя? — Она вскинула голову, и я встретил решительный взгляд женщины. — Ты мне послан судьбой, я знаю. Так же, как я предназначена тебе. С судьбой шутить не надо, тем паче теперь, когда на каждом шагу стережет смерть.

Я поверил ей. Не словам, слова могли быть иные. Уверил меня и околдовал ее нездешний гортанный голос с торжественно-скорбной окраской. Мне показалось, что это речет, вещает сама судьба. Меня бросило в дрожь.

От удивления и невольной растерянности я склонился к ней, нашел губы, глаза, плечи и не отпускал ее до тех пор, пока не залаял на улице Дружок.

Ольга была права: от судьбы не уйдешь. И зачем уходить, когда она само счастье.

— Мне следовало бы тебя проводить, — сказала она, поправляя волосы. — Но я не пойду. И завтра не приду, ладно? Хочу сохранить тебя таким, какой ты сейчас.

Умница. Лучше, чем сейчас, мы все равно не будем.

…Утром, простившись с госпиталем, я уехал. На душе было грустно, тревожно, но оба эти чувства заглушались светлой звенящей радостью. Оно и понятно: я увозил с собой любящее сердце, я знал, что отныне меня будут ждать.

Другая жизнь, когда тебя ждут.

ЗАВЕЩАЮ ТЕБЕ… Рассказ

Перед тем как ехать в дальние края, я собрался навестить свой госпиталь. У матери на Волге я только что побывал. Надо бы, конечно, махнуть еще в Ленинград, на боевой свой крейсер, но из-за блокады путь туда был заказан.

Госпиталь поставил меня на ноги, преподнес урок душевной щедрости, а главное — открыл мне Ольгу, мою любовь и мою судьбу. Мы расстались год назад, сами собой разумелись встречи или хотя бы письма. На встречи особых надежд не было, а вот письма… Писать друг другу не возбранялось и в войну.

Сотни писем отправил я Ольге — добрых, сердечных, недоуменных и даже сердитых, — а в ответ не получил ни одного. В первые недели у меня было резонное объяснение — Ольга не знала моего адреса, — а потом я просто терялся в догадках. Заподозрить Ольгу в каком-либо худом умысле я не мог, не такой она была человек.

Я терпеливо ждал целый год и, как только представился случай, отправился в путь.

Всю дорогу я думал об Ольге. Тревожно думал, мучительно. Что-то, конечно, стряслось с ней, что-то недоброе. Не могла она молчать просто так или из-за пустячного каприза. Я представил себе ее добрые глаза, не по возрасту мудрый взгляд, мягкую, застенчивую улыбку, живо воскресил в памяти необыкновенный ее голос с низким, гортанным придыханием, и мне стало совершенно ясно: произошло что-то невероятное. Случись, паче чаяния, другая любовь, Ольга не замедлила бы признаться. Она не дала бы ходу этой любви, пока не призналась.

Говорливые попутчики не однажды пытались втянуть меня в шумную свою беседу за хмельной трапезой, а я всякий раз отказывался, и где-то на полпути артиллерийский капитан, смерив меня насмешливым взглядом, спросил, не по ошибке ли я надел флотскую форму. Молодой лейтенант, не уловив иронии, потребовал мои документы…

Удивительный голос Ольги слышался мне теперь то и дело… Этот голос и волшебные девичьи слова уносили меня в теплое прошлогоднее лето, в тихий лесной городок на Каме, ставший городом моей любви, и я начисто отрешался от поезда и от попутчиков. Когда приглашения моих коллег-офицеров становились слишком навязчивыми, я приносил извинения и сказывался нездоровым.

Я впрямь чувствовал себя странно: то меня в жар бросало, и я ощущал необыкновенный подъем сил, то обливался холодным потом и едва шевелил пальцами. Моя болезнь, как я догадывался, была лихорадочным предчувствием беды.

Попутчики сходили раньше, и мне стоило труда взять себя в руки, когда подошла пора прощаться. Артиллерийский капитан глянул мне в глаза и тихо промолвил, что он не завидует мне, несмотря на элегантную флотскую форму. Я признательно кивнул ему: хорошо, что ни о чем не расспрашивал.

К вечеру я добрался до своего городка и после минутного колебания выбрал дорогу к госпиталю. Идти к Ольге домой не решился, сделалось страшно.

Белокаменный двухэтажный госпиталь весь выплыл на опушку леса, едва я миновал массивный Дом культуры, загораживавший поляну перед сосновым бором.

Чем ближе я подходил к белой своей лечебнице, тем реже, замедленнее становились мои шаги. Зато сердце колотилось гулко и часто. Мне казалось, что оно слегка пошатывало меня из стороны в сторону. Оно, сердце, боялось и госпиталя.

— Вам кого? — спросила меня незнакомая пожилая женщина в белом халате, заметив мою робость.

— Мне? — переспросил я, не готовый к ответу, и перевел взгляд на окна госпитальной конторы, алевшие от закатного солнца. — Я хотел бы видеть Валентину Александровну.

— В конторе, поди, бумаги свои пишет либо палаты обходит в больнице. Раненых-то вчера прибавилось.