От прощания до встречи - [68]

— Перед операцией вам хорошо бы поспать, — добавила она. — Хотя бы с часок. Очень полезно. Это не только мой совет.

— Да, да, — поспешно согласился капитан. — Я сейчас обязательно посплю. Конечно, это полезно, сам мог бы догадаться.

— Не теряйте времени, Борис Трофимыч. Закрывайте глаза и спать, спать.

— Хорошо, хорошо. — Он закрыл глаза и в ту же минуту отрешился и от Ольги и от меня. Он умел это, когда хотел. И заснет он быстро, и спать будет не меньше часа.

Ольга остановила на нем, как заклинанье, безмолвный пристальный взгляд, повернулась ко мне, поднесла к губам палец и плавно, на цыпочках вышла из палаты.

Она вышла, а луговой запах ее волос и приглушенный гортанный голос долго еще витали в палате, будоража меня и успокаивая одновременно.

Борис, наверное, уже заснул. Дыхание ровное, сонное, на лице покой и блаженная отрешенность. Я тоже попытался уснуть. Закрыл глаза, расслабился. Какое-то время виделось лишь мутное синеватое пространство, а потом оно раздвинулось, и из ущелий-прогалин выплыли лица. Ни с того ни с сего появился командир крейсера в полосатой тельняшке. Подмигнул мне и исчез. Верхом на гнедом коне, что-то озабоченно высматривая, медленно проехала моя мать, совсем еще молодая, статная. В раннем детстве раза два или три я видел ее скачущей на лошади — она любила быстрый галоп, — вот когда припомнилось. Сладко защемило сердце, мурашки пробежали по коже, и захотелось мне нестерпимо в деревню.

А Ольга только что ушла и вновь выплыла: сперва показались ее длинные пальцы, потом склонившееся ко мне румяное лицо в мягких бисеринках пота, От нее кругами шел пьянящий запах лесных трав.

Лежать я больше не мог. Тихо, чтоб не разбудить Бориса, поднялся, всунул ноги в тапочки и вышел в коридор. Поискал ее внизу, оглядел весь двор, поднялся наверх. Возле операционной сидела сестра и шепотом предупреждала всех, чтоб не шумели.

— Как там Жора? — спросил я еле слышно. Она глянула на меня, как на дикаря, и была, наверное, права: никто сейчас не мог ответить на мой вопрос. Ладно, потерпим, лишь бы все обошлось.

Ольгу я так и не нашел.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

И Ольгу и Жору я увидел лишь на следующий день. Вечером после операции в палате Наседкина дежурила самая несговорчивая сестра — в госпитале за глаза ее называли старой девой, — она даже взглянуть на него никому не разрешала. А утром ее сменила Ольга, и мне удалось разглядеть его. Он лежал бледный и, казалось мне, бездыханный. Лицо исхудало, нос, скулы, подбородок заострились до крайности. Я не видел его глаз — они были закрыты, и закрыты, видно, давно, — но на лбу у него поблескивали крохотные капельки пота. Он был жив! Я видел это собственными глазами. Я не удержался от радости и сделал шаг вперед, к его койке, но Ольга, стоявшая на страже, решительно меня остановила.

— Я же просила, предупреждала!.. — корила она меня шепотом. — Он после операции еще не просыпался, ему, наверное, легкое дуновение вредно, а ты как медведь…

Я принимал ее выговор как должное, хотя на медведя вроде бы не походил.

Уже в коридоре, за дверью, Ольга рассказала мне потихоньку: на операции Жора вел себя терпеливо, как мужественный солдат. Валентина Александровна даже не думала, что он будет таким молодцом.

— Какие прогнозы? — спросил я.

Ольга вздохнула, нахмурилась. Еле слышно открыла дверь, пристально взглянула на подопечного Жору. Не обнаружив ничего тревожного, повернулась ко мне.

— Все как будто ничего, — сказала она, — а Александр Павлович Долинин уехал сердитым. Нынче приехать обещал, проведать. В обед поточнее узнаем. Я к тому времени сменюсь и твоей ногой займемся. Сейчас у тебя все должно пойти хорошо, перевал уже позади. Но ты лишку-то все-таки не натруждай ее.

— Зна-аю, — ответил я.

— Знаешь, а днями и вечерами только и слоняешься по госпиталю. Возьму вот да и скажу начальнику, он тебе прочистит мозги.

— Скажи. Кто же тебя удерживает?

— И скажу. Только ты не злись потом.

— Это уж от того будет зависеть, что и как ты скажешь. Сказать тоже можно по-разному.

— Я правду скажу.

— А ты, оказывается, вредная.

— Какая же вредная, когда для тебя стараюсь? Шел бы к себе в палату да полежал, отдохнул хорошенько. Тогда и массаж будет как массаж, и гимнастика получится ладная. Нельзя тебе ногу утруждать… Хоть у Валентины спроси либо у Андриана Иннокентьевича, если мне не веришь.

— Верю, — сказал я. — Только ведь и утерпеть трудно, все бока пролежал.

— Я к тебе в два часа загляну. А сейчас иди и не мешай, Жора скоро проснуться должен.

Я послушно побрел к себе в палату.

Борис тоже спал. Усталая, едва приметная улыбка покоилась на его лице. Ночью он долго не мог заснуть. Выбрав подходящую минуту, я спросил его про операцию. «Терпимо», — ответил он одним словом, и я понял, что боль у него еще не улеглась.

Осторожно опустился я на койку, прилег и с наслаждением распрямил ноги. Видно, права Ольга: рановато еще мне молодцевать без оглядки, ноет нога, постанывает.

Я старался быть тише воды ниже травы, а Бориса умудрился все же разбудить. Как следует еще не проснувшись, он сладко потянулся, и тотчас же лицо его сморщилось от боли. Говорят, чужую беду руками разведу. Поговорочку эту я слышал не однажды, но только сейчас почувствовал, что начало свое она берет не от доброго человека. Боль Бориса я принимал как собственную боль и готов был взять ее всю на себя.