От прощания до встречи - [30]
Упоминание о Толстом всколыхнуло в Жичине собственные раздумья, навеянные ночным чтением, но воли этим раздумьям он не дал. Ему не очень ясно было, с какой целью затевал Голубев этот разговор о добре и зле. Подкрепить душевной щедростью его, Жичина? Вроде бы ни к чему, он не нуждался в подкреплении, и Голубев должен был бы если уж не знать, то догадаться об этом. Защищать Жичина от Митяшова не было никакого смысла. Может быть, все дело в Неверове?
Едва Жичин глянул в его сторону, как Неверов, махнув рукой, напустился на Голубева.
— Хватит тебе философию разводить. Неужели не надоело? Главное в том, что Федор теперь полноценный моряк, испытавший всю флотскую службу. Теперь и весь стол наш полноценный. А ты опять в заумь ударился…
В другой раз Голубев мог и не пропустить эту тираду мимо ушей, теперь же он лишь расцвел в улыбке.
— Неужели и ты на губе бывал? — спросил Митяшов. — Сдается мне, чужие заслуги себе приписываешь.
— Представь себе — не приписываю, — весело ответил Неверов. — Губу испытал дважды.
Да-а, удивил Жичина Неверов. И Голубева удивил, и Митяшова.
В этот вечер Жичину предстояло еще одно лицезрение. Нельзя сказать, что он терзался опасениями за эту встречу, но мысли его возвращались к ней то и дело. Он думал о ней в каютном уединении, не давала она ему покоя и сейчас, после скудного, но веселого ужина с друзьями. Шаги свои он вроде бы обмозговал заблаговременно, теперь не потерять бы свой лад.
Прошел час, и он спокойно направил свои стопы в кубрик. Молодцевато спустился по крутому трапу, выслушал доклад мичмана Кузина, повернулся к строю.
— Здравствуйте, товарищи.
— Здравия желаем, товарищ лейтенант!
На него уставились десятки глаз, одна пара пытливее другой. Он знал, чувствовал: на уме у них самое доброе, не виноваты же они в том, что их гложет любопытство. Конечно же, они хотят знать, какое будет наказание Агурееву. Жичин держался спокойно, а глаза его сами, без ведома хозяина, потеплели, заискрились, и он тотчас же увидел их отблеск в глазах радистов, смотревших на него с искренним сочувствием. Было одно любопытство, а теперь и сочувствие. Разве от них скроешь что-либо?
На Агуреева он не смотрел, не хотел видеть его смятения, но ощущал его всем сердцем, каждой своей клеткой.
— Знаю, — сказал Жичин, — что эти дни были плодотворными. — Он отступил шаг назад, чтоб лучше видеть весь строй. — Отработаны все поставленные задачи, хорошо отработаны. Я лично в этом не сомневался. Молодцы. Завтра предстоят более серьезные дела. Обращаю особое внимание на связь с корректировщиками. Все. Желаю удачи.
Он козырнул и пошагал к трапу. После вечерней поверки он обычно задерживался в кубрике и вел со своими военморами душевные беседы. Сегодня он изменил этому правилу, пусть беседы по душам будут без него. А они будут, будут, эти беседы. Как им не быть, когда командир получил строгое взыскание, а главный виновник отделался испугом? Он, Жичин, тоже, конечно, виноват, но, не попади Агуреев в комендатуру, Жичина могли даже похвалить за добрую инициативу. Хлопцы прекрасно это знают.
У самой каюты Жичина догнал мичман Кузин.
— Товарищ лейтенант, разрешите напомнить? Вы не забыли про взыскание Агурееву?
Нет, мичман, он не забыл, такие вещи не забываются, но напоминания об этом он ждал, оно весьма кстати.
— Проходите, мичман. — Он открыл каюту, пропустил гостя. — Садитесь. — Мичман медлил, ждал, когда сядет Жичин. — Садитесь, садитесь, я трое суток сидел, надоело. — Он прошелся по каюте и тоже сел.
— Видите ли, мичман… Если говорить по существу, Агуреев уже наказан, изрядно наказан своими же товарищами. Не так ли?
— Так точно, товарищ лейтенант, но он совершил серьезный проступок и по уставу… Вы же лучше меня знаете, товарищ лейтенант.
— Объявите ему выговор либо замечание. Как сочтете нужным.
Мичман сразу повеселел, заулыбался.
— Спасибо, товарищ лейтенант. Не смею больше утруждать вас. — Он встал.
— Одну минуту, мичман. На связь с корректировщиками первым номером поставьте завтра Агуреева. Задача ответственная, а радист он первоклассный.
— Так точно, товарищ лейтенант, но после серьезного проступка…
— Вы, кажется, собирались больше не утруждать меня?..
— Есть поставить Агуреева первым номером!
— Доброй ночи, мичман.
Утром следующего дня по кораблю вихрем пронесся сигнал боевой тревоги. Через две минуты — секунда в секунду — старший помощник доложил командиру: корабль к бою изготовлен. Экипаж замер в ожидании. Тишина после боевой тревоги бывает обычно недолгой, но она всегда тягостна. Скорее, скорее бы. И, будто подстегнутая этой всеобщей мольбой, раздалась команда. На этот раз она предназначалась орудийным башням и радиорубке.
Жичин стоял на сигнальном мостике и во все глаза смотрел, как разворачиваются, нащупывая нужный вертикальный угол, все три башни. Вот они остановились, нацелив грозные стволы на юго-запад, застыли на мгновенье в неподвижности и — ба-бах, ба-бах, ба-бах! В морозном воздухе строенные залпы прозвучали сухо, совсем не страшно. Корабль зашатался, заходил из стороны в сторону.
И вновь тишина. Из стволов тянулись струйки белых дымков, густо пахло порохом. Наступил черед корректировщиков и радистов. Если они сработают хорошо, пристрелка на этом может закончиться, открыв дорогу точным залпам. Жичин, конечно, в первую голову думал о своих радистах, об Агурееве. Ожидание было мучительным, и он, чтоб отвлечься, остановил взгляд на набережной, на жилых домах, глядевших своими окнами прямо в жерла корабельных орудий. Снаряды, должно быть, пролетели над самыми крышами, не хотел бы он быть на месте жильцов в те минуты.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.