От прощания до встречи - [28]
«Почему ты, а не Голубев?» — спросил его Жичин.
«А это не наше с тобой дело, — ответил Неверов. — Есть командир, есть старший помощник, они решают. По праву и по обязанности».
«А все-таки? — Жичин не унимался. — Что с Голубевым?»
«Не могу знать, не интересовался. Мне приказали, я выполняю. Не имею обыкновения спрашивать у командира больше того, что он счел возможным сказать мне сам. Никогда также не позволю себе решать вопросы, которые находятся в компетенции вышестоящего командира. И не потому, что не могу. Может быть, и смог бы, да не буду. Не положено».
Жичин помимо своей воли усмехнулся: образцовый офицер, ничего не скажешь. Эта усмешка мгновенно сняла с Неверова маску британской невозмутимости.
«Да, да, не буду, потому что не положено! — воскликнул он в сердцах. — Не по-ло-же-но! И это вовсе не пустяк, не формальность, а основа воинской организации. Если офицер этого не знает или не принимает близко к сердцу, он не офицер, ему надо подавать в отставку, немедленно подавать, потому что рано или поздно он может нанести серьезный, а возможно, и непоправимый вред государству. Слышал я твой лепет… На свой страх и риск… — Последние слова он произнес жичинским голосом, выделяя и чуть растягивая каждое из них, и это прозвучало так смешно, что Жичин не выдержал и расхохотался. Неверов же не повел ухом, он и не думал смеяться. — Мальчишество. Эдак ты и кораблем начнешь командовать, и флотом… на свой страх и риск. Допустим, случай с твоим радистом не так уж и серьезный. Но ведь лиха беда начало. Сегодня нарушение незначительное, а завтра бедой может обернуться».
«А голова для чего?»
«Голова для того, — перебил Неверов, — чтоб думать. Думать, как лучше выполнить приказ. Не нарушить, не обойти, а как можно лучше выполнить. Только так офицер может оправдать свое высокое предназначение».
Жичин хотел что-то ему возразить, но не успел — проснулся. И хорошо, что проснулся. Примерив свой сон и так и этак, он пришел к твердой мысли: возражать нечем.
Утром, не дожидаясь завтрака, он сел за стол и с остервенением взялся за дело. Впереди у него три дня и две ночи — время немалое. Надо заново проштудировать все уставы и все инструкции, капитально просмотреть все схемы аппаратуры, восстановить в памяти теоретические основы, почитать Толстого, Станюковича. Не мешало бы пройтись с карандашом в руках по Балтийской лоции — не век же новехонькому крейсеру торчать в Неве. Он составил подробный план, и дело пошло. Работалось хорошо, азартно. Все или почти все было читано и раньше, все вроде бы казалось знакомым, а воспринималось сейчас по-другому, и не сразу понял Жичин секрет этой механики. А секрет был простой: раньше он читал для преподавателя, чтоб сдать экзамен, а сейчас для себя, для дела.
Вестовой принес завтрак и в растерянности глядел на стол, заваленный бумагами, — некуда было ставить поднос. Жичин сдвинул схемы, и краем стола завладели большая тарелка с крошечной горкой перловой каши, тонюсенький ломтик эрзац-хлеба и стакан чая в серебряном подстаканнике.
— В кают-компании, товарищ лейтенант, все говорят, что вам повезло — трое суток загорать можно, — а вы ни свет ни заря уже за бумаги, — с укором выпалил вестовой, тверской колхозник Антон Савватеев, но в этом укоре Жичин услышал и простодушное одобрение. Кто, как не земледелец, может достойно оценить усердную работу, да еще ранним утречком.
— А что еще говорят в кают-компании?
— Говорят, что если бы капитан-лейтенант Вакуленко доложил командиру с глазу на глаз, вы бы, товарищ лейтенант, могли отделаться простым замечанием.
— А вот это было бы плохо.
— Почему же, товарищ лейтенант?
— Потому что я нарушил приказ Военного совета. Если человека за это не наказать, он нарушит приказ и в другой и в третий раз. И не только он — другие разохотятся, дай только волю. Не флот боевой будет, а сход крестьянский. Так что не утешайте меня, Савватеев, все правильно.
— Не буду больше, товарищ лейтенант. — Он улыбнулся. — На обед котлеты принесу.
Жичин позавтракал, и есть захотелось еще больше. При голоде это обычное явление, он уже привык к нему и потянулся за папиросой-спасительницей. Теперь рассвирепевший аппетит могли унять только папиросы. Хорошо хоть, что это добро на корабле пока без ограничения. Правда, если выкурить десяток подряд, начинала кружиться голова и к горлу подступала тошнота. Но совсем не обязательно было курить сразу целый десяток. Шесть-семь — и голод уже отступал — прямым ходом в немецкие окопы, как говаривал лейтенант Голубев.
За схемами и уставами день прошел быстрее, чем Жичин предполагал. Не все ему удалось постигнуть, что намечалось. Не успел. Зато все прочитанное отстоялось и осело в памяти крепко.
Поздно вечером зашел мичман Кузин. Зашел свободно, не таясь, как всегда заходил до вчерашнего дня. Жичин встретил его строгим недоуменным взглядом.
— Не сам, не сам, товарищ лейтенант. По приказу. Доложил старшему помощнику план завтрашних тренировок, он внес кое-какие коррективы и приказал согласовать с вами.
Жичин просмотрел план, остановив особое внимание на поправках старпома. Они, конечно, были не случайны, эти поправки.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.