От прощания до встречи - [29]

— Старпом не объяснил свои коррективы? — спросил Жичин.

— Никак нет, товарищ лейтенант. Но приказал обязательно согласовать с вами.

— Похоже, стрельбы ожидаются, — тихо обронил Жичин, переводя взгляд с одной поправки на другую.

— Я тоже так подумал, товарищ лейтенант.

— Что ж, мичман, все дельно. Приказ есть приказ. — Жичин вернул ему листок с планом. — Как прошел день?

— Все в порядке, товарищ лейтенант. Никаких происшествий.

— Лучше, чем с командиром. — Жичин усмехнулся.

— Не лучше, — возразил мичман. — Все переживают за вас. Все до единого.

— Хватит об этом, мичман. Сколько можно воду в ступе толочь?

— На мое разумение, товарищ лейтенант, до тех пор, пока не расплескается.

— Идите-ка спать, философ.

Мичман ушел, а Жичин долгонько еще размышлял над его словами. Он, конечно, и сам знал, что радисты обеспокоены его наказанием, жалеют своего командира. Пострадавших всегда жалеют. Напоминание об этом вроде бы и приятно было, и лестно для лейтенантского самолюбия, но он тотчас же ощутил в себе заметную расслабленность. На память пришел случай из далекого детства. После изрядной отцовской взбучки он прибежал к матери за сочувствием. Мать, как водится, приласкала его — обняла, поворошила волосы, — и таким он показался себе несчастным, так стало себя жалко, что он, не желая того, разревелся. Казалось, конца не будет горьким соленым слезам, тяжким всхлипываниям и содроганьям. Он уже не помнил, как успокоился, помнил только, что после этого, обессиленный, измучившийся, проспал среди бела дня несколько часов подряд.

Не-ет, расслабляться ему нельзя. Ни в коем случае. Завтра и задуманное надо сделать, и упущенное наверстать.

Пока каюта проветривалась от застоявшегося табачного дыма, Жичин думал о том, что бы ему на сон грядущий почитать. Джек Лондон подошел бы, пожалуй, по всем статьям, но его похитил штурман. Неизвестно еще, кто сейчас больше нуждается в мужестве — Жичин или Митяшов. На глаза попался Станюкович, но Жичин, подумав, решил, что его лучше читать не на якоре в Неве, а в море, в дальнем походе либо перед самым походом. Остановился на Толстом. У Льва Николаевича и мужества предостаточно, и философии. А главное, о чем бы ни шла речь, перед глазами во всей тягости и во всем величии встает сама жизнь. Где найти лучшего учителя, чем жизнь?

Задраив иллюминатор, Жичин не спеша улегся и так же не спеша взял книгу. Полистал «Севастопольские рассказы» — интересно, но очень уж все знакомо, хотелось необычного, — дошел до «Отца Сергия». Вот что ему сейчас надо! Он читал эту повесть давно, в школе на уроках — выпросил на день у дружка — товарища Петьки Зимовникова. Это было чтение урывками, с оглядкой. Многое осталось тогда непонятным, загадочным. Однако мучения отца Сергия, его непреклонная воля и решительность вошли в память капитально.

Жичин читал неторопливо и, в сущности, постигал все заново. В жизни до сих пор пока ничто еще так не захватывало, как взяла в клещи и повела своей извилистой дорогой эта драматическая история. Пока дорога не кончилась, он не оторвался от книги ни на минуту. На нервный и голодный желудок с интересом читались редкие книги. Жичин мог сосчитать их по пальцам, и ни одна из них не могла идти в сравненье с историей отца Сергия.

Когда у Жичина бывала радость, он спешил поделиться ею с друзьями. Этой радостью не хотелось делиться ни с кем.

Второй и третий день наказанья пролетели пулей. Вечером третьего дня за столом в кают-компании его ожидала любопытная встреча. Офицерские места за столами раз и навсегда распределены по должностному принципу. Во главе кают-компании — старший помощник командира корабля. За одним столом с ним сидели командиры боевых частей, потом следовали столы начальников служб, командиров башен, батарей, групп. Вместе с Жичиным трапезу делили лейтенанты Голубев, Митяшов и Неверов.

Корабельная служба расписана по минутам, офицеры встречались лишь в кают-компании, и каждодневное общение за столом довольно часто бывало истоком доброй дружбы. Жичину было небезразлично, как встретят его друзья-товарищи после трехдневной отлучки. Ему хотелось первым делом повидаться с ними, с соседями по столу, самыми близкими людьми на корабле, и он вошел в салон в ту минуту, когда вестовой докладывал старпому о том, что стол накрыт. Он обдуманно выбрал эту минуту, чтоб у офицеров не было времени обратить на него внимание. Сперва друзья, потом все остальные.

— Товарищи командиры, прошу к столу, — торжественно произнес старший помощник и распахнул дверь в столовую. Без сутолоки, но и не задерживаясь, офицеры двинулись за старпомом.

Жичина, к его радости, вроде бы и не заметили. Он вошел в столовую последним, все уже уселись, и только его друзья по столу, приветствуя его появление, стояли навытяжку. Он сел, сели и они. Шутливый парад достиг цели — Жичину стало весело.

— Тебя в одиночестве-то не лучше кормили? — спросил лейтенант Митяшов.

— Лучше, — с усмешкой ответил Жичин. — Того и вам желаю.

— Мы бы с нашим удовольствием. — Штурман даже облизнулся. — Правда, Митя? — Он перевел взгляд на Голубева.

А Голубев то ли не слышал, то ли не захотел ввязываться в этот разговор. Он повел философскую речь о добре и зле, о том, что зло безродно, а у добра всегда есть дом, есть родина. Не особо надеясь, что эти слова произведут на друзей-соседей должное впечатление, он заметил для пущей важности, что высказанные им мысли принадлежат Льву Николаевичу Толстому и что он, Голубев, лишь полностью их разделяет.