От прощания до встречи - [24]

ТРОЕ СУТОК Рассказ

Незадачи преследовали Жичина с самого утра. Не успел он открыть глаза и как следует проснуться, в уши тупым буравом вошли горькие вести: наши войска оставили еще два города и несколько населенных пунктов. Ни в одном из них Жичин не бывал, не догадывался даже об их существовании, но это были города свои, родные, с издревле русскими именами, и их потери отзывались в сердце ноющей болью.

Он встал, проветрил каюту, сделал добрую разминку мускулам. В минуту бритья потерял взгляд и порезал подбородок. Не сильно, почти не больно, но потекла кровь, он испачкал руки, рубашку и изрядно себя выругал. Капли собственной бледноватой крови напомнили ему вдруг ту большую кровь, которая без жалости лилась на бесчисленных полях сражений, и ему стало неловко за свою слабость и горячность.

После утренней поверки старшина радистов мичман Кузин доложил о недостаче спирта, предназначенного для протирки механизмов. Мичман был его ровесником и честнейшим человеком. Радиоаппаратуру и корабельное дело он знал лучше Жичина, однако никогда этого не показывал, не желая обидеть начальника. Жичин не сразу догадался об этом, а когда догадался, тотчас же при всех радистах признал превосходство мичмана, добавив, что через месяц-другой он Кузина догонит. Жичин и Кузин симпатизировали друг другу, тем неприятнее была весть о злополучном спирте.

— И куда же он мог деться? — спросил Жичин. — На смазку живого организма?

— Не думаю, товарищ лейтенант. При нашем блокадном харче было бы заметно. Полагаю, что не рассчитали: подвергли механизмы слишком щедрой протирке.

— Что же будем делать? У меня нет ни грамма.

— Отку-уда у вас, вы на корабле человек новый. Взаймы взял. Получим — отдадим, придется поэкономить.

— А где заняли-то? — спросил Жичин. Спросил и раскаялся: зря, наверное, поставил мичмана в неловкое положение. Но мичман ответил не задумываясь, он доверял лейтенанту как себе.

— В бэчэ-один ссудили, у них всегда есть запас, берегут на всякий случай…

Через час старшина радистов задал Жичину еще одну задачу.

Немцы уже три месяца стояли у самых стен города и в бессильной ярости каждый день подвергали нещадным бомбежкам и орудийному обстрелу жилые дома, заводы и корабли, стоявшие на якоре в Неве. Это были тяжелые месяцы, может быть, самые тяжкие за всю историю города. Люди гибли десятками, сотнями и не только от бомб и снарядов. Голод и холод объединились в наступлении на ленинградцев. Чтоб уберечь людей для жизни, Военный совет принял решение об эвакуации из города всех, кто не был причастен к его обороне.

У радиста Агуреева в этот день отправлялись на Урал к родственникам мать и младшая сестренка. Мичман Кузин просил разрешить увольнение краснофлотца Агуреева в город, чтоб он смог по-человечески проводить своих близких. Просьба была резонная — в мире бушевала война, с людьми в любой час могло случиться всякое.

Но тот же самый приказ Военного совета об эвакуации вводил в связи с осадным положением ряд строгостей на кораблях и в частях флота. Теперь увольнение на берег могли разрешить лишь командир или комиссар корабля. Он, Жичин, этого права на время осады лишался. Надо было идти к командиру, и он пошел. Поход окончился неудачно — командира вызвали в штаб флота, не оказалось на борту и комиссара. Почесав затылок, Жичин разрешил увольнение на свой страх и риск.

А что ему оставалось делать? Ждать, когда придет командир или комиссар? А если они до вечера не придут? Не увидит Агуреев ни мать, ни сестренку. Может и так случиться, что никогда не увидит. Это какой же грех будет у Жичина на совести?

Как он себя ни оправдывал, беспокойство так и не проходило. Что ни говори, а приказ Военного совета нарушен. И не когда-нибудь, а в тяжкое военное время да еще в осаде.

Через час предстояло занятие по новой аппаратуре, и Жичин решил еще раз взглянуть на схемы, чтоб не ударить в грязь лицом перед подчиненными. За этими схемами и застал его лейтенант Митяшов. Штурман зашел за книгой — давно собирался перечитать Джека Лондона — и разоткровенничался. Из головы у него не выходила жена. Когда он с ней повстречался, это была милая, скромная, интеллигентная девушка. Не прошло и двух лет, как это создание стало вздорной бабенкой. И так он вокруг нее, и этак, а она твердит одно и то же: и одиночество ей надоело и война опостылела. Как будто одной ей единственной выпало страдать. Но это куда бы еще ни шло, можно понять, даже посочувствовать: женой моряка надо родиться. А вот как понять ее отказ эвакуироваться? Он посоветовал ей поехать к его родителям, на Ветлугу — уж туда-то война, конечно, не докатится. В ответ услышал истерику: и не любит он ее, и никогда не любил, одно у него желание — избавиться от нее, загнать в лесную глухомань, а самому… Это как понять?

— Любит она тебя, — сказал Жичин.

— Может быть, и любит, — тихо согласился штурман. — Только ведь житья нет от такой любви.

— Глупец ты, штурман, хоть и старше меня на целых два года. Душу свою почем зря терзаешь, и все по глупости. Да если бы меня любила хорошая девушка, мне и война была бы не война.

— Ну да-а? — Штурман недоверчиво оглядел Жичина, полагая, что тот шутит либо, еще хуже, насмешничает. Увидев же его серьезные с грустинкой глаза, слегка потупился. — А я, стыдно сказать, «юнкерсов» боюсь.