От прощания до встречи - [139]

— Я через дюжину стен прозрела вас за этим столиком! — воскликнула она с обычной своей рисовкой.

Юрий нахмурился и даже не взглянул на нее.

Веселость ее была напускной. Она, конечно, догадывалась, о чем у нас шла речь, оттого и зоркости прибавилось, и расторопности. Долго таить свою тревогу она не могла, недоставало терпения.

— Что у вас на душе: бог или дьявол? Отвечайте прямо, мужчинам лукавить не пристало.

— Да нет, скрывать нечего. Мы же друзья давние. Речь шла о том, что все мы пленники своего времени. Одни больше, другие меньше. Времени неподвластны разве лишь гении. Не знаю, как вы, а я, к примеру, не могу, никак не могу представить свою судьбу без военных лет. Я был бы не я и без наших студенческих лет. Скажу больше: не вижу себя и без тех лет, которые хорошо ли, худо ли прожиты вместе с Раисой. Ничего этого у нас не отнять, это наше богатство. Выходит, не так уж и плох этот наш плен.

Инесса рванулась что-то сказать, но заметным усилием воли остановила себя. Взгляд ее буравил то Юрия, то меня, в руках слегка подрагивала сигарета. Она и верила нам, и не верила. В глубине ее женской души таилось и не давало покоя подозрение, что за туманным временем и не менее туманным пленом скрывалась самая что ни на есть живая, красивая, с тонким изящным умом Ирина, которой она, Инесса, по собственным словам, не годилась в подметки.

— А у меня богатства немного, — тихо сказала Инесса. — Не сложилось богатство. А если и было что — растеряла.

— Это как посмотреть, — возразил я, хотя Инесса сейчас, пожалуй, не лукавила. Хорошо, что она сдержала себя и обошлась без упреков. — Никогда не поздно обратить потери в богатство.

Инесса встрепенулась. Она ждала таких слов. Не очень в них верила, но ждала.

— Это ты серьезно?

— Конечно.

— А что для этого нужно?

— Мудрость.

— А что нужно, чтоб не терять богатство? — Это спросил Юрий. До сей минуты он мрачно молчал, уставив недобрый взгляд в пустующее кресло. — Тоже мудрость?

— Тоже мудрость, — ответил я спокойно, не обращая внимания на его колючий вид.

— Сокра-ат! — Юрий усмехнулся. — У тебя и лоб сократовский. — Он был раздражен: приход Инессы помешал ему выговориться. — Одно, пожалуй, отличает вас друг от друга: великий грек не был столь наивен.

— Не скажи-и! — возразил я. — На мое разумение, мудрость у этого грека от наивности и пошла. У них же одна праматерь — доброе сердце.

Мои собеседники слушали меня на редкость ладно: усмешка в глазах Юрия исчезла, у Инессы скопилось полсигареты пепла. Слушали они и, как мне казалось, внимали. «Не поздновато ли внимать?» — подумалось мне, но сомненье это я тотчас же отогнал прочь.

— Хитрый человек мудрецом не станет, — продолжал я. — Хитрость идет от ума, от извилин, а мудрость — прямиком от сердца.

— Без хитрости нынче не проживешь, — буркнул Юрий. — Времена такие. — Слова эти он предназначил не столько мне или самому себе, сколько Инессе, чтоб уязвить ее за непрошеное вторжение в мужской разговор, но Инесса ответила на них по-своему.

— Времена здесь ни при чем, — сказала она решительно. — Добрый человек — всегда добрый. А на времена кивают слабые люди. Такие, как мы с тобой, — отбрила она Юрия. — Прав Федор: хитрость не мудрость. Не знаю как кому, а мне, к примеру, смелости надо побольше, чтоб сердце свое слушать. Только сердце. — Последние слова она произносила с глухим придыханием, выделяя их и давая понять Юрию, что относятся они скорее к нему, чем к ней, и что за ответом она в карман не полезет.

Суть была, конечно, не в том, кто из них кому как ответит. Ответ — это слова. Самое главное, надо полагать, — любовь. Если она у них сохранилась. Если она у них была.

Но я все же ждал, я хотел, чтоб мой друг ответил Инессе. Мне это было важно. Молчание, конечно, тоже было ответом: не хотел он, видно, говорить с Инессой ни о сердце, ни о смелости, а если б заговорил начистоту, если б осмелился заговорить начистоту, это была бы речь. Речь едкая, запальчивая, не пощадил бы в ней ни Инессу, ни самого себя. Но Юрий уже давненько, пожалуй, со студенческих времен, речей таких не произносил. Губы у него подрагивали и слегка кривились, в прищуренных глазах таился немалый заряд энергии — мог и речью громовой разразиться. Ну-у-ка. Напра-асно. Раньше силовые заряды тратились на дело, на жизнь, а теперь, похоже, на тормоза. Без добротных тормозов не умолчать бы ему сейчас.

Я уже видел подобные эволюции, видел не однажды, а до корней их докопаться не мог. Может быть, поэтому и смотрел на Юрия с тоскливым любопытством. Не без тревоги следила за ним Инесса.

— Слова, слова… — произнес он хриповатым голосом. — Что в них толку? Слова — одно, жизнь — другое.

— Это точно! — шумно поддержала его Инесса, смягчая свои слова о смелости и о сердце. Глянув одним глазом на меня, добавила с хитроватой усмешкой. — Про себя сказал. Это его каждодневный принцип. Не припоминаю случая, чтоб Юра сдержал свое слово.

Юрий улыбнулся. Свою необязательность он, видимо, не считал большим грехом, а Инесса, зная это, подыграла ему. Одно, пожалуй, Юрию невдомек: эта его улыбка свела на нет всю тираду о слове и жизни. А впрочем, всерьез ли была эта тирада? Не очередные ли словеса?