От прощания до встречи - [140]

Интерес мой и к Юрию и к Инессе слабел с каждой минутой. Без особой надобности был им, конечно, и я. Ну, учились вместе, ну, дружили… Это когда все происходило? В какую эру? Дороги давно разошлись, не знаешь даже, о чем говорить…

Инесса вдруг уставилась на Юрия. Спокойная улыбка обозначилась на ее лице и придала ему таинственную мудрую мягкость.

— А ведь ты, Юрочка, не любишь меня, — сказала она тихо, как бы между прочим. — И не любил никогда. — В тихом голосе и в прямом, готовом ко всему взгляде пряталась такая безысходная тоска, что Юрий вздрогнул и отвел глаза. — Угадала?

— О таких вещах на публике не говорят, — буркнул он недовольно.

— Это ты Федора, что ли, за публику принял? Молчи-ишь? Да Федор, если хочешь знать, ближе к нам, чем мы сами, он — наша совесть.

Мне было неловко, я подыскивал слова, чтоб обратить ее пыл в шутку, однако остановил ее Юрий и то ненадолго. Он высказал сомнение: была ли к нему любовь у нее, у Инессы? Это ее оскорбило, но она старалась не подать виду.

— Была, Юрочка, была, — ответила она медленно, нараспев, как бы растягивая давнее свое чувство. — Не первая любовь, не пылкая, но была. Еще в университете, в святые наши годы. И ты, Юрочка, прекрасно это знаешь.

Она отпила еще глоток, раскурила сигарету. И то ли от глотка этого, то ли от едкого табачного дыма глаза ее повлажнели, затуманились.

— Была и первая любовь, — сказала она, глядя куда-то вдаль, поверх наших голов, будто там, за окном, увидела вдруг ту любовь и несказанно про себя обрадовалась. — В те же годы, только пораньше. До чего же хорошо было, бог ты мой! И всего надо-то было — увидеть его хоть издали. Увидишь и счастлива целый день. А уж если перемолвиться удавалось или ответную улыбку заполучить — на седьмом небе витала. И университет-то из-за него полюбила. — Сделав глубокую затяжку, она встретила взгляд Юрия, усмехнулась. — Что уставился, Юрочка? Америку открываю? Любовь, если хочешь знать, всегда Америка. А хорошая она или плохая — зависит от открывателя.

Юрий озадаченно смотрел на нее и молчал. Он не понимал, какая Инессе была надобность выкладывать на стол весь этот свой нервный пыл. Не мог понять, как ни тщился, не видел логики. Это забавляло ее и подбадривало.

— Может быть, тебе имя назвать?

— Мне не нужно, — поспешно ответил Юрий. — Может быть, Федору?

— Федору, я думаю, тоже не нужно. Ни к чему. — Она повернулась ко мне и одарила такой мудрой улыбкой, что все мои не очень лестные мысли о ней мгновенно улетучились. В этой улыбке мне отчетливо увиделись давняя боль неразделенного чувства и горькая обида на незадавшуюся жизнь, глубочайшее недовольство собой и безоговорочная, поистине материнская забота о ближних, не в последнюю очередь о Юрии и о моей собственной персоне.

— Спасибо за урок, — сказал я, склонив голову.

— Какой уро-ок? Что ты, Федор? — Она, должно быть, не подозревала, что доброта ее и есть самый лучший урок на свете.

* * *

Уже несколько недель Раису не на шутку тревожил Вадик Дулин. До поры до времени этот подросток был парень как парень — в меру усидчивый, в меру озорной, и никому он не доставлял особых хлопот. Даже веселая его фамилия оставалась незамеченной. Но года полтора назад его мать перешла на работу в театральную кассу, с этого все и началось. Стоило Вадику снять трубку и сказать матери два-три добрых слова, и весь класс обеспечивался билетами в любой театр. Первое время услугами Вадика пользовались его одноклассники, потом нашли к нему подход и другие, даже учителя. Раиса сразу учуяла недоброе и сразу же высказала коллегам свою озабоченность. Словам ее не вняли, обратили в шутку, а теперь каялись и поедом себя ели.

Ничем не выделявшийся Вадик становился день ото дня заметнее и важнее. В дневнике теперь красовались лишь пятерки да четверки. За билеты ему доставали импортные джинсы, редкие свитера, туфли на высоких каблуках, кожаные куртки.

Забот у Раисы было много, и она, может быть, отступилась бы от Вадика, когда б дело касалось его одного. Но в билетную историю была втянута почти вся школа и — самое страшное — почти вся школа уже полагала это обычным явлением.

Все в Раисе взбунтовалось.

— Ты только подумай! — возмущалась она. — Этак мы скоро бизнесу будем учить ребятишек. Прямо с первого класса, а то и с детского сада. Говорим о новой морали, а сами поощряем дремучую старину, гнусную и ядовитую. Не башмаки калечим и не парты — юные души. Чистые, нетронутые.

Раиса глянула мне в глаза, чтоб уяснить, не надоела ли ее запальчивая речь, а уяснив, продолжала:

— Он ведь что удумал, этот юный балбес? Приглянулась ему девочка из девятого «А». Хорошенькая, активистка комсомольская. Люба Троянова. Приглянулась и — подавай ему Любушку. Он ее в театр пригласил, она отказалась. На именины к приятелю позвал — тоже не пошла. Оскорбился Вадим Дулин и затаил гнев. Ладно бы еще на одну Любу, а то на всю школу. В театры теперь из школы не ходит ни одна душа. Каково? Правда ведь хорошо? Я лично очень рада. Жду не дождусь следующего шага.

— От Вадика?

— От школы. Вадик сделал все, что мог, а вот школа… Как ты думаешь, будут Любу уговаривать или нет?