От прощания до встречи - [119]

— И скоро ли свадьба? — спросил я.

— В субботу.

— Завтра?

— Представь себе! А что тянуть, когда решено? Мать ее придет, подружка, две мои тетушки да мы с тобой. На большую свадьбу денег надо целый вагон, да и нужна ли она, большая-то? Катюша человек скромный, тихий, я тоже. Ребят с курса приглашать нет смысла, они еще маленькие.

Юрий рассуждал здраво, логично, видно было, что все у него продумано.

— Может быть, даже сын будет, — сказал он. — У нее, видишь ли, сын есть, Максимка. Он сейчас у бабушки в Ленинграде. Шустрый малый. Шустрый и деликатный. В мать пошел деликатностью. Она шагу не может шагнуть без «пожалуйста» да без «спасибо». Будто обязана всему миру.

— А может быть, и обязана…

— Вот, вот… У нее такие же заскоки, как у тебя.

Помимо моей воли слова эти прочно запечатлелись у меня в памяти. Заскоки… Пять лет уже как война кончилась, долго ли еще будут эти заскоки?

— Где же свадьба играется?

— У тетушки моей Анфисы. Там просторно.

У тетушки Анфисы и вправду было просторно. Две больших комнаты с высоченными потолками — две залы, как называла их Анфиса Прокофьевна, — запросто поглотили всю свадебную компанию.

Невесту я узнал сразу, как только вошел в комнату — портрет ее Юрий нарисовал довольно точно. И черные волосы с едва заметной сединой, и совершенно особенные глаза — сама смелость и сама тревога — все было, как говорил Юрий. И только имя… Имя было не ее. Ни Катя, ни Катюша, ни Катерина…

— Вас не так зовут, — сказал я.

— Вас, по-моему, тоже. — Она улыбнулась. — Мы еще поговорим об этом.

Едва мы обменялись этими странными словами, как всех пригласили за стол. Оказалось, ждали только меня. Были хорошие вина, хорошие речи, а я все думал об имени, какое лучше всего подошло бы Катюше-невесте. Меня посадили рядом с ее подругой, милой светловолосой хохотушкой, решившей почему-то, что меня надо непременно развлекать. Она как могла развлекала, а мне становилось все грустнее. Когда меня попросили произнести речь, я мог вымолвить всего два слова.

— Поздравляю, завидую, — сказал я, обращаясь к Юрию.

Жених оценил и мою откровенность, и предельную краткость. Настроение у него было преотличное, он острил, улыбался, целовал дамам ручки, он был счастлив. И Катюша светилась радостью. Через край веселье ее не лилось, она держала его в рамках, но не взаперти. После моих слов в глазах у нее блеснули серебристые искры и через минуту погасли под пристальным взглядом матери. Эффектная женщина, еще молодая, мать Катюши была, пожалуй, единственным человеком, кто не разделял свадебного веселья, а жених не замечал, не хотел этого замечать и, по-моему, на глазах творил ошибку. Теща есть теща, с ней считаются, даже если не хотят.

Моя светлокудрая соседка крикнула «горько!», и тут все заахали, запричитали, коря и себя, и друг друга за то, что соблазнительный этот возглас долго никому не приходил в голову. Стройная, элегантно одетая мать невесты тихо поднялась и вышла в соседнюю комнату. Юрий и Катюша смущенно друг другу улыбались. Я увидел в дверях припудренную мать Катюши и тоже гаркнул «горько!». Это подстегнуло Юрия, и он довольно решительно потянулся к невесте. А может быть, появление тещи прибавило ему злости-смелости. И гостям и Катюше эта смелость пришлась по душе.

Соседка моя Тамара прошептала мне на ухо свое крайнее удивление тем, что Евгения Михайловна, мать Катюши, умная и рассудительная женщина, никак не может взять в толк, что Юрий очень даже подходящая партия для Кати. Что там ни говори, а ведь у нее сын, это тоже нельзя сбрасывать со счету. Да Юрий в любом случае жених завидный. Фронтовик, журналист. Красавцем его, может быть, и не назовешь, да ведь мужчине это и ни к чему. Мужчине мужество нужно, ум нужен, да еще, может быть, веселый характер. Все это у Юрия есть, а что еще нужно?

Между тем, Евгения Михайловна с достоинством, не обращая, однако, излишнего на себя внимания, прошла вдоль стены и села на свое место рядом с дочерью. Не спеша, едва заметно она обвела глазами стол и остановила мягкий пристальный взгляд на мне. Приветливая улыбка тотчас же заставила меня пожалеть о своем поспешном и слишком громком кличе к молодым супругам. Сложной и грустной показалась мне гамма чувств, раскрывшаяся вдруг во взгляде и в неожиданной улыбке этой гордой женщины. Мне увиделась материнская горечь расставания, хотя, сколько я знал, дочь никуда не собиралась уезжать от нее, искреннее сожаление о дочернем выборе и удивление ее слепоте, которой при ее воспитании и жизненном опыте не должно было быть, решительное неприятие новых родственников и их больших высоченных комнат, заставленных безвкусными безделушками, настойчивое желание со всем этим примириться и ясное понимание невозможности сделать это.

Что-то соседка продолжала нашептывать мне, но я уже не слушал ее. Ни о чем никого не спрашивал, я поднялся, завел патефон и поставил первую попавшуюся пластинку. Это было хорошее с четким ритмом танго, и меня на все лады стали расхваливать, будто я и музыку сочинил, и пластинку сработал, и патефон. Подойдя к Евгении Михайловне, я довольно церемонно поклонился и пригласил ее на танец. Церемонность мою она приняла, обрадовалась ей и, слегка откинувшись, подняв голову, с улыбкой положила мне на плечо руку. После первых па я одним глазом заметил радость Катюши и недоумение Юрия.