От первого лица - [3]

Да боже упаси. Просто штраф хотел бы заплатить на месте за противоправные свои действия, но по безграмотности не знаю, сколько надо. Полтинник?

Рейд у нас — еле слышно, не разжимая губ, прошелестел один из них, — начальство здесь. Придется оформлять, товар изымем. Все, что можем — написать в протоколе, что колес было три. Тебе же лучше — на крупный размер не тянет, штраф заплатишь — и дело с концом.

Вот же оно, еврейское счастье…

Ладно, говорю, по рукам.

Права, сообщают, мы сейчас заберем, справку дадим, а в понедельник подъезжай к нам на Донскую, сорок седьмой кабинет, оформим протокол и штраф выпишем, права вернем.

Разошлись.

В понедельник поперся, деваться некуда, на эту Донскую — нести заслуженное.

Нашел сорок седьмой кабинет. В коридоре перед ним — аншлаг, все жертвы рейда по борьбе с нетрудовыми доходами собрались. Правда, очередь движется быстро — зашел, вышел с квитанцией на штраф, следующий пошел.

Захожу. В кабинете один из тех двоих, кому я так удачно свою резину продал в субботу. При виде меня он вдруг как-то засуетился. Да-да, говорит, проходите, присаживайтесь, сейчас, минуточку, мне тут надо… посидите, подождите… И ушел. Больше я его не видел.

Пауза сильно затянулась. Я уже нервничать начал — время-то не казенное, мне еще на курсы надо успеть, и потом — что за проблемы, до меня все отсюда вылетали пробкой.

Минут через пятнадцать дверь открылась и появился человек. Лет, наверное, на семь меня старше, немного за тридцать ему, блондин уже лысеющий, роста среднего, губы уточкой складывает, двигается по-моряцки немного, вразвалочку, а больше ничего приметного в нем не было. Разговаривал еще очень вежливо, тихим голосом, даже немного смущенно.

Здравствуйте, говорит, Владимир Львович, извините, пожалуйста, за задержку, я капитан Комитета государственной безопасности, зовут меня Николай Николаевич, мы сейчас с вами немного побеседуем. Вы, как я вижу, курите? Так ради бога, курите, сейчас я пепельницу поищу. Я-то не курю, но могу себе представить, как это мучительно — воздерживаться, если есть такая привычка.

Человек приятный. Чего не скажешь об организации, в которой он работает. Совсем не скажешь. А главное — почему? Зачем я им вдруг? Фарцовка — совсем не их профиль. Антисоветчина какая-нибудь? Да ладно, бросьте, анекдоты, что ли, за столом, так их сейчас ленивый только не рассказывает, да хоть бы и Солженицын читанный, но это еще доказать надо, а дома ничего такого не держу… Настучал кто-то? Но на что? И почему именно здесь надо разговаривать, почему к себе не вызвали?

Голову особенно не ломайте, сообщает Николай Николаевич. Наша с вами встреча — дело случая. Вот нам только не хватало мелкими экономическими преступлениями заниматься, есть все-таки заботы поважнее. Но раз уж так получилось, давайте познакомимся поближе. Кое-что нам, конечно, про вас известно, но, может быть, вы сами что-то хотите рассказать?

Да нет, вроде, говорю, ничего такого, что бы вас могло заинтересовать.

Да вы об этом не задумывайтесь, мы сами решим, что интересно, что нет, вы рассказывайте.

И завязался какой-то странный разговор, пустой, на самом деле, ни о чем. Я несу всякую чушь — ну, там, конечно, круг общения у меня того… всякие попадаются люди… надо быть разборчивее, я понимаю… пьянка, да, случается… и общественной работой, конечно, мало занимаюсь, но это из-за того, что загруженность большая по месту учебы, а там-то у меня всё в порядке, показатели успеваемости хорошие…

Откуда только слова-то эти во мне взялись — общественная работа, по месту учебы, показатели успеваемости — от ужаса, наверное. Так человек собаке зубы заговаривает, когда она на него рычит.

Николай, значит, Николаевич, делает вид, что ему это все очень интересно, записывает даже что-то на листке бумаги. Когда в дверь постучали и он пошел открывать, я приподнялся и глаза запустил в его записи. Ничего там было не разобрать, просто каракули какие-то.

Что же, думаю, все это означает? И что они про меня на самом деле знают? Про то, что было в сентябре, — могут? Теоретически — да, потому что в этом городе все мелют языком почем зря… но в чем смысл?… сейчас-то уже след простыл, тогда надо было предъявлять, и я бы не отвертелся… или им все равно, когда?..

Часа два эта нудятина продолжалась. Дошли уже до полного бреда. Часто ли в театр ходите, что в кино видели, какие литературные новинки привлекли внимание? Так прямо и сказал — новинки.

Вообще, отвечаю, нечем похвастаться. В кино ходил недавно, но с девушкой, поэтому не помню даже, что смотрели, а в театр хороший билетов не достать, из книжек «Мастер и Маргарита» понравилась, но это же теперь у нас издано, официально, вы же знаете…

Да, да, говорит, конечно, я слежу. А вопросами религии интересуетесь, Владимир? — доверительно так спросил, уже без отчества.

Вот уж от чего далек, так это от религии. Совсем неинтересно. С чистой совестью я ему ответил, между прочим, потому что, правда, не увлекает, а если, думаю, это намек на то, что досками занимался, — то зря, не было такого.

Ну и напрасно, вдруг говорит Николай Николаевич. Мракобесие — это одно, а корни свои надо знать, это же часть истории каждой народности, такие вещи надо разделять. Вы что же, и в синагоге никогда не бывали?