От первого лица - [5]

В конце-то концов, хорошо, представим себе, что сбылись ваши кошмары — попросили мы вас о чем-то. И что? Иголки под ногти вам, что ли, будут загонять? Не понравится — откажетесь, и всех дел. Не верите, сомневаетесь? Может, вам нужно время, чтобы подумать? Или посоветоваться с кем-то? Ради бога, пару дней я могу еще это дело поволынить, но не больше. Хотя, между прочим, я вам такого говорить не должен, а, наоборот, обязан предупредить о неразглашении.

Да, посоветоваться бы, думаю, не помешало. Только с кем?

Ну не с мамой же, у которой скорая через день из-за мерцательной ее аритмии, и мы все с ног сбились в поисках толкового кардиолога. Отец? Тоже не годится. Крику будет много, а результат… все равно маме расскажет, не удержится, а главное — останусь я в этом случае без машины, к гадалке не ходи… Клади, скажет, ключи и техпаспорт, безответственная ты личность… не вариант.

Из друзей кто-то, может? Без толку, только хуже будет. Что я их не знаю, что ли? Язык у всех без костей… с таким же успехом можно татуировку сделать на лбу — «Стукач» — и так ходить.

С другой стороны, ведь действительно — кто заставит, если стану отказываться? Спекуляцию эту предъявят? Дудки. Это административка, ей жизни — два месяца, потом срок давности, и до свидания. Что-то еще придумают? А зачем, на кой ляд им со мной морочиться — правду ведь, похоже, он говорит — и без меня хватает, и интерес его, кстати, понятный. Ну, случится — дурака, в конце концов, изображу…

Много лет прошло, очень много, прежде чем я понял одну простую вещь. Не знали они про нас ничего. Ничего. Кроме того, что мы сами рассказывали. Про себя и про других. А все байки про всевидящее око и дьявольскую осведомленность — туфта, миф, погремушка для баранов. Ничего у них не было против нас, кроме нашего страха.

2018

Я на незнакомые номера обычно не отвечаю, но тут были особые обстоятельства. Ждал звонка с кафедры — они должны были сообщить, когда опубликуют мое исследование в New York University Academic Studies, а это дело такой важности, столько от него всего зависит, что я в тот день хватался за телефон так, как будто по нему мне второе пришествие должны были возвестить.

Час потренировался, вернулся в раздевалку, достал телефон — есть! — звонили! Я как был — взмокший, в кимоно — стал перезванивать. Ответили сразу. Но это оказался не университет. Совсем другой абонент, которого я услышать вовсе не ожидал.

— Привет, — сказала Маша, — it`s me…

— О, привет, чего вдруг звонишь? А что это за номер? Случилось что-то?

— Да нет, все нормально. Просто я здесь.

— Где?!

— В Нью-Йорке. Если тебя интересуют подробности — в Holiday Inn на сорок седьмой.

— Шутишь ты, что ли? Каким образом ты здесь? Почему?

— Тебе как — по телефону рассказать? Или, может, все-таки увидимся?

— Черт, Маша, да я просто… все так неожиданно…

— Я нарушила твои планы?

— Прекрати. Может человек растеряться? Тем более от радости…

— Если от радости — тогда может, так и быть.

— Сорок седьмая? Я у тебя буду через полчаса, встречаемся в лобби, да?

— Жду тебя.

Олени так несутся по тундре, не разбирая дороги, когда наталкиваются на газопровод, как я бежал к метро. В сторону, вы все! Не стоять у меня на пути! Меня ждет Маша!

Только оказавшись в вагоне и отдышавшись, удивился по-настоящему. Что за неожиданная поездка? И почему не предупредила заранее? И как вообще-то мне с ней держаться?

Как держаться — вопрос не праздный. Мы с Машей знакомы уже полгода, из которых не виделись четыре месяца. Вот послезавтра будет ровно четыре, я помню, между прочим, и в каком платье ты была в тот наш последний день — тоже помню.

Видеться — не виделись. Только переписывались раз по пять-шесть в день, и скайп по выходным, когда можно на разницу во времени не обращать внимания, часа по два.

В Москве мы познакомились, of all places. Я там два месяца копался в архивах — в Институте современной истории, а она в этом институте работает.

Мой диплом называется «Ценностный вклад выходцев из бывшего СССР в социо-культурный контекст США». Барышников, Довлатов, Бродский, Лосев, Немезян — вот мои клиенты. Поездки в Москву, то есть, мне было не избежать. Я, правда, и не сильно сопротивлялся, честно говоря — интересно же посмотреть, откуда ты взялся, в смысле, предки твои — мама моя и отец оттуда, из Москвы, она эмигрировала в девяностые, он остался, и больше я про него ничего не знаю, эта тема в нашей семье — табу.

Машу ко мне приставили для сопровождения, потому что она там единственный молодой человек и к тому же говорит по-английски. Истории-то он институт современной, но средний возраст сотрудников — за шестьдесят, поздновато им иностранные языки осваивать. Не идеальный, конечно, у Маши английский, но в сочетании с моим таким же русским — мама меня заставляла в детстве его учить, но я сопротивлялся, — короче, нам для общения вполне хватало.

Не скажу, что архивы эти мне сильно помогли в работе. Хаос там царил настоящий, половина фондов оказались вообще не разобраны, а самое интересное было недоступно для иностранцев — разрешения какие-то нужны, dopusk. Если бы не Маша, которая знала, где что лежит, и главное, обладала удивительным умением уговаривать людей — только благодаря ей меня пускали туда, куда вообще-то не должны были, — если бы не она, можно было смело сказать — зря съездил.