От Копакабаны до Амазонки - [69]

Тяжелая сырость, сочащаяся по ветвям, хлюпающая, как набухшая губка, жирная почва, липкий, густой, застойный воздух, ни звука, не шелохнется листок, не пролетит, не чирикнет птица. Зеленая, плотная, упругая масса мертво застыла, погруженная в кладбищенскую тишину. Неподвижные лианы карабкаются на приступ деревьев и свисают сверху тесно переплетенными космами; громадные папоротники стоят стебель к стеблю сомкнутыми рядами, будто в ожидании церемониального марша; деревья, не колыхнув ветвями, сгрудились, обнялись, вошли друг в друга, и даже шипы, которые угадываются в полумраке, кажутся безобидными, настолько недвижны они в зеленоватом, как вода, сумраке. Может, я на дне моря?

Но вот первый шаг — и лиана преграждает мне путь, я склоняюсь; второй шаг — и меня берут в плен папоротники, приходится перелезать через них, на третьем шаге я вынужден прыгать через упавший ствол, и тут же преграда из шипов гонит меня в обход, я продвигаюсь, окруженный, обложенный со всех сторон, два шага вправо, два шага влево, будто отплясывая самбу на карнавале; повсюду рассыпаны тысячи потаенных ловушек немого, враждебного леса, оказывающего в угрюмом молчании сопротивление каждому шагу. Отодвинутая лиана звенит, как струна, примятый ногой папоротник танцует кругами, задетая случайно ветка подскакивает как ужаленная.

Метров через тридцать я останавливаюсь, позади уже вновь воцарилась неподвижность. Ничто больше не выдает движения, лес сомкнулся у меня за спиной. А впереди я должен силой прорубать себе дверь в бесстрастной и непроницаемой стене растительности. Как узнать, куда идти? Хоть бы какой-нибудь знак или намек — ничего. Полное враждебное безразличие. Зеленый ад.

Один я бы испугался.

Но вот мы снова сходимся врукопашную с солнцем. Снова перед глазами расстилаются зеленые, желтые и коричневые гряды технических и пищевых культур, тщательно возделанных на отвоеванной земле. Здесь — хлопок, там — рис, в другом месте — маниок, сезам.

Москиты вновь обнаружили нас, лицо Эванильду на глазах вспухает. У меня вспотели даже веки, соленые струйки стекают по щекам, на губах все тот же соленый привкус, карманы промокли вместе с блокнотом внутри. Я медлен то переступаю отяжелевшими ногами, голова идет кругом, глаза горят… в домике добровольцев я залпом выпиваю восемь стаканов гуараны. От запястья до локтя руки у меня сплошь в крови. Я и не заметил, что многосотенное стадо москитов там основательно попаслось. Десять дней спустя, уже плывя на пароходе по Мадейре, я все еще выковыривал — чтобы каким-то занятием скрасить зрелище унылых берегов — из-под кожи черноватые иголочки, вызывавшие раздражение.

Вкупе с водой и лесом клещи и москиты составляют триединый бич бассейна Амазонки. Лес, в котором из крупных животных водится лишь травоядный тапир, зверь боязливый и уравновешенный, кишит свирепыми агрессивными и всепожирающими насекомыми.

Укус крохотной черной йенни так же болезнен, как ожог сигаретой; исследователи и путешественники погибали за неделю от этой нескончаемой пытки, сходили с ума от бессонницы. Маленькая пиуме залезает под любой накомарник и оставляет после себя огромный волдырь, наполненный черной кровью; четырех ее укусов вполне достаточно, чтобы превратить цветущую, напоминающую персик кожу в сморщенную темную тряпку. Когда коричневая тебанидае вонзает в тело свой сантиметровый хобот, человек не в силах сдержать крик. Однако умирают от этого редко; хуже всего, что атакующая мошкара разносит малярию, желтую лихорадку и болезнь Шагаса среди и без того уже редкого населения. Кто сочтет живых мертвецов, еще влачащих ноги между двумя приступами болотной лихорадки? Клещи и москиты опустошают наполовину контингент амазонцев.

Покинуть Пиндаре-Мирин можно лишь самолетом до Сан-Луиса. Я безропотно подчиняюсь ритму тропической жизни: поднимаюсь с зарей, забываюсь трудным сном во время самой свирепой жары и подолгу беседую по вечерам с Эванильду, его помощниками и Карлейлем за бутылкой батида[56], которого я, правда, не пью. Сижу за партой открытой пионерами средней школы, где они преподают; кипячу шприцы Карлейлю, после уколов которого я воспрянул духом; хожу на стройку административного центра и выспрашиваю, выспрашиваю подробности о проекте.

Каждой семье выделят 50 гектаров земли, они будут обрабатывать ее, но без права продажи. 50 семей составят нуклео[57] с колонкой питьевой воды, складом и кооперативным магазином, футбольным полем (как же без него!) и медпунктом, то есть это будет общественная собственность плюс индивидуальная обработка. Назначенный агроном и выборный председатель будут управлять один хозяйством, другой людьми. Каждый хозяин будет продавать урожай в нуклео по твердой цене. Бобы, рис и сладкий картофель обеспечат существование; латекс, какао, масличные и кокосовые пальмы послужат дополнением. Бананы, клещевина, стручковый перец и касторка должны дать жизнь будущим заводам и рынкам северо-востока. Животноводство будет развиваться по вкусу каждого. Диспансер и врач на каждые семь нуклео, кинотеатр, больница и мэрия — на каждые четырнадцать. На все вопросы, даже самые коварные, я получаю ответ. А промышленность? Бесспорно, в первую очередь деревообрабатывающая. Первая лесопилка действует уже с 1963 года, первые стулья, шкафы, столы должны выйти в начале 1964 года… сделанные на месте в зеленом аду. Затем был сооружен кирпично-черепичный завод, он уже работает, дни глинобитных бараков сочтены. Далее в проекте — мясохладобойня, маслозавод, фабрика мыла, целлюлозы, банановой и кукурузной муки, а еще позже — обувная фабрика и домостроительный завод… Сельское хозяйство займет треть рабочих рук, промышленность, торговля и обслуживание — остальное. Нет-нет, проект вовсе не намерен запереть на задворках земли несколько сот тысяч добровольных ссыльных, он предусматривает начать научное освоение печально знаменитой Амазонии. Освоить вначале один угол, наладить сельское хозяйство, заложить промышленность, поселить сюда за 10 лет миллиона полтора человек. В конце 1964 года 5 тысяч фермерских семей, разбитых на 100 нуклео, скажут свое слово и дадут возможность сделать первые конкретные выводы, а возможно, и изменить порядок начинаний: ведь пионеры не праздные мечтатели и главного человеческого сырья — энергии им не занимать. Здравоохранение? Карлейль координирует деятельность Национальной службы по борьбе с сельской эндемией, противочумного института и центра ликвидации туберкулеза, не считая собственного диспансера. Первостепенная задача — выявить переносчиков малярии — уже выполнена. Теперь предстоит опылить ДДТ весь район. Следующая волна будет направлена против кишечных паразитов: «Судена» предусматривает постепенность начинаний. А уровень жизни? Эванильду уже сделал подсчеты: «От 800 тысяч до 1 миллиона 200 тысяч крузейро дохода в год на семью к концу пятого года». Это вместо 80—100 тысяч крузейро в среднем и то же на семью, то же за год, в том же Пиндаре-Мирине — сумма, которую платят батракам 25 местных помещиков. Ясно, что они далеко не восхищены проектом. Причем в такой степени, что на этой неделе к местной полиции на подмогу был вызван армейский патруль, так на всякий случай.