От Копакабаны до Амазонки - [71]

Но едва отшумела каучуковая лихорадка, Амазония вновь погрузилась в спячку, вновь обрела свою плотность населения в полчеловека на квадратный километр, и хотя сегодня Белен насчитывает 400 тысяч жителей, лишь 7 тысяч из них — рабочие. Людской склад в устье реки-моря. Эти 400 километров, по которым разбросано около 900 островов, можно охватить взглядом лишь сверху. Никто, правда, еще не набирался терпения точно подсчитать их, к тому же одни из них исчезают, зато возникают другие. Отдельные острова достигают размеров 50 километров на 30, а самый большой — Маражо — по площади равен Швейцарии.

Пройдя этим лабиринтом, река ежечасно выливает в океан 250 миллиардов литров воды, прорывает причудливые фарватеры и каналы, распадается на рукава глубиной в 200–300 метров — дикое своеволие крупнейшего на земле водного бассейна, собравшего в один резервуар воду всех европейских рек от Ленинграда до Мадрида, запрудив его стволами деревьев и глыбами земли: такой, должно быть, видел Ной со своего ковчега залитую потопом землю. А в небе резвятся стайки алых ибисов и исчезают в долгом парении, чтобы вновь взмыть ленивыми кругами, разрезая облака, над зеленым бастионом, испещренным красными, желтыми и коричневыми пятнами. И кажется, вот-вот между стволов покажется силуэт кроманьонца.

Белен кроме всего прочего — рай контрабанды. В центре города мне показывают на двадцатиэтажный небоскреб: «Здесь вот занимаются контрабандой кофе!» Разве мыслимо сыскать в этом лабиринте из 900 островов запрятанные под лианами мешки с кофе, которые сгружают с бесшумных кораблей. Постоянно дежурящие в воздухе самолеты и морские сторожевики не в силах держать оборону по всей этой четырехсоткилометровой зыбкой линии фронта.

В добрые старые времена в лесные гаражи завозились автомашины в разобранном виде, там они собирались и своим ходом шли по узеньким лесным дорогам в предместья Белена. Сегодня Бразилия строит собственные машины и решила пренебречь речной контрабандой для того, чтобы сосредоточить все силы на дорожном контроле. Морская таможня практически бездействует… и контрабандисты охотно ей в этом помогают. Скажем, таможенникам легко достается десяток громадных американских машин — предмет вожделений миллиардеров Рио и Сан-Паулу, — ввоз которых запрещен ввиду их слишком большой цены в валюте. Газеты поздравляют с успехом. Однако у всех машин не хватает то сцепления, то дверцы, то карбюратора либо коробки передач. Месяца через три вся партия официально поступает в продажу, снабженная всеми официальными бумагами, но по бросовой цене, поскольку они не на ходу и некомплектны. Тот же контрабандист скупает машины, ставит на место сцепление, дверцы, карбюратор и коробку передач, а затем перепродает с весьма ощутимой выгодой. В другом месте неловкий контрабандист был задержан с двумя чемоданами карт… но без тузов, которыми он затем сам дополнил колоды.

Все же по мере роста бразильской промышленности мелкая контрабанда угасает. Японские транзисторы и сандалии, которые маленькие оборвыши продают на всех углах Белена вместе с виски и духами, не в силах обеспечить солидный доход коммерсантам от контрабанды. Воровство теперь налажено в крупных масштабах — скажем, вывозится красное дерево по накладным пиломатериалов или организуется авиакомпания, которая официально совершает регулярные международные рейсы и при содействии двоюродного брата одного из губернаторов перевозит наркотики, драгоценные камни или партии редких минералов стратегического значения. Был случай, когда сторожевой корабль французского военного флота, бросивший якорь в устье Амазонки, посетило некое лицо с предложением взять на борт груз кофе для Гвианы. Вечером мне показывают на центральной улице нескольких князей контрабанды в белоснежных, как символ их незапятнанной совести, костюмах.

Липкая жара ложится на плечи. Термометр поднимается, конечно, не выше, чем в сертане, но влажность обволакивает тело, давит на грудь, мешает дыханию, вызывает на теле прыщи и опрелости, лишает аппетита, размягчает мускулы и даже волю. В комнате с кондиционером температура ниже уличной всего градуса на четыре, но аппарат улавливает влагу, и ты прямо купаешься в свежести, смакуя ее живительную ласку. Хотя первое мгновение спирает дыхание и голова несколько секунд пусто гудит.

В музее Гелди прохожу мимо индейских статуэток, резных каменных фигурок, барабанов величиной с человека и трехметровых сарбаканов. Тащусь по главной улице, щупаю развешанные целиком шкуры жакаре — амазонского аллигатора, похожего на нильского крокодила четырех-, пятиметровой длины. Тварь эта проворна, но ленива, миролюбива, глупа и неловка. Их убивают сотнями, иногда тысячами. Нападает он редко, разве что чья-то нога неосторожно приблизится к нему в тине или из пироги опустится в воду рука заснувшего человека… Ценность представляет лишь его шкура, мясо отравлено мускусом. Зато у маленьких жакаре курна, не превышающих двух метров, — нежнейшего вкуса хвост, и их частенько привозят по утрам на рынок у реки, куда съезжаются тысячами барки и лодки, груженные ананасами, маракужами, гойявом, черепахами, папайей, пииьясом…