От каждого – по таланту, каждому – по судьбе - [4]

Не будем, кстати, забывать справедливого замечания И. Бродского, что если «поэт говорит о Каине или Авеле, то история – всегда версия Каина». В частности, это означает тот непреложный факт, что миф об интеллигенции создала она сама. Она сама себя наделила надлежащими эпитетами и сверхположительными качествами. Одним словом, русская интеллигенция сделала всё возможное, чтобы ее воспринимали как некий светящийся ореол над косматой и нечёсаной головой плебса.

В дореволюционные годы интеллигенция активно противостояла власти. Выражаясь современным языком, была в постоянной оппозиции к режиму. Никто этому не противился. Никто за это не сажал и не расстреливал. Когда же пришла революция, которую русская интеллигенция вынашивала, как беременность, то совершенно нежданно для интеллигенции во весь рост встал амбал с перекошенной от ненависти физиономией, презрительно отпихнул от себя очкастых хлюпиков и приступил к тому, к чему звало его горящее от злобы нутро, – стал грабить, жечь, убивать. Социально же озабоченная интеллигенция, которая и повела разбуженного от многолетней сонной одури люмпена на погром, приступила к своему главному занятию: бульдожьей схватке за власть и непрерывным склокам вокруг тактики, т.е., разделившись на партии «по интересам», интеллигенция начала драку за правоту именно «своей формулы» (Е. Трубецкой).

Для творческой же интеллигенции, прежде всего пишущей, до 1917 года так называемая «левая цензура» была синонимом самоцензуры, а она, опираясь на миросозерцание пишущего, озиралась тем не менее не на официальные доктрины и даже законы, а только на мнения единоверцев (единодумцев). Подобная цензура оказалась наиболее жесткой и, если можно так выразиться, предельно смещенной от здравого смысла: она пресекала любую индивидуальность и сводила мысль пишущего к усредненной, «правильной» для его группы формуле. Не будем забывать, что для русской интеллигенции клановые принципы всегда брали верх над проблемами повседневности. Их она просто не видела.

Итак, революция, о необходимости которой так долго трезвонила русская интеллигенция, в 1917 г. совершилась. А уже к концу 20-х годов на свет Божий явилась новая генерация мыслящей элиты общества – советская интеллигенция. Она стала полной противоположностью своей прародительнице. Если использовать генетические термины, то властям надо было добиться мутационного превращения русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, которая бы не противостояла власти, а воспевала ее и гордилась ею. Лояльности интеллектуального слоя большевики добились простым и надежным способом – уничтожили корпоративность интеллигенции и обеспечили замену репрессированных интеллигентов старой закваски отштампованными советскими экземплярами.

Привело это, в частности, к тому, что система не только уничтожала лучших, но столь же энергично выталкивала на поверхность худших. Люди творческие это заметили быстро, а осознав, закомплексовали и стали изворачивать свое сознание, чтобы было не так стыдно за быструю перелицовку убеждений и принципов. Далеко не у всех хватало сил на работу «в стол», на жизнь изгоев и захребетников.

Поэтому когда некоторое время спустя уже советская интеллигенция стала вещать о том, что, мол, русская интеллигенция поняла большевизм, приняла его сердцем и разумом, что она искренне поверила в реальность коммунистического мифа о всеобщей свободе, равенстве и братстве, это было заведомой ложью. Подобными признаниями советские интеллигенты оправдывали собственный конформизм и унижали своих «однофамильцев» – русских интеллигентов.

Уже с начала 30-х годов старая русская интеллигенция как социально значимая категория перестала существовать. Пришедшая же ей на смену интеллигенция стала уважать власть, как русский человек привык издревле уважать силу – ведь она и раздавить может. У советской интеллигенции оказалась «собственная гордость». Это она заклеила немыслимыми эпитетами все мыслимые места «вождя народов», именно она стала рупором любых начинаний партии, именно она с лютой ненавистью рвала в клочья себе подобных, если те хоть в чем-то выбивались из стаи, срывались с генеральной линии. Тиранов всегда идеализировала интеллигенция, но потом, когда наступал черед другого вождя, ей становилось страшно, реже – стыдно, и она весь восторг прежнего славословия списывала на стихию толпы, способной заставить любого бездумно орать то, что орут все.

Советская интеллигенция уже в 30-50-х годах все прекрасно видела, все понимала, но… молчала. Почему? Да потому, что это была именно советская интеллигенция, и свой животный страх за будущее, да и просто за жизнь она прятала под видимостью полного согласия с политикой властей. Это стало ее основным свойством. Собственно, ради него большевики и вывели эту интеллектуальную породу. Поэтому ничего нет удивительного в том, что советская интеллигенция дружно поддержала травлю А. Ахматовой и М. Зощенко в 1946 г., что она же клеймила позором «вейсманистов-морганистов» в 1948, что она озвучила сладостным ликованием дело «врачей-убийц» в 1953 г., что она же встретила «с пониманием» саморазоблачительный по сути доклад Н.С. Хрущёва на XX съезде КПСС в 1956 г., мгновенно облив помоями то, что еще вчера прославляла, что вся писательская братия «понимающе молчала» (это в лучшем случае), когда в 1958 г. приступили к безумной травле Б. Пастернака, что та же интеллигенция молчала, когда судили в 1965 г. А. Синявского и Ю. Даниэля, когда в 1974 г. высылали за кордон А. Солженицына. И так далее. И так далее.