От Голливуда до Белого дома - [21]

И не очень долгий. Когда я несколько месяцев проработал в Доме Пату, во Франции был принят закон, запрещающий использовать труд иностранцев. Поскольку я родился в Париже, я мог подать документы на получение французского гражданства, но это означало бы обязательную службу в армии. В Париже я не был счастлив и был не готов сменить подданство (в конце концов, я был наполовину русским и наполовину итальянцем, а не французом; кроме того, из многолетних разговоров с мамой выросла моя мечта когда-нибудь уехать в Америку).

Я без особых сожалений вернулся домой во Флоренцию, не до конца еще осознавая важность принятого решения: я свяжу свою жизнь с модой. Надо понимать, что в то время только Париж был модой. Не существовало значимых американских дизайнеров и вообще не существовало итальянских. В итальянском языке даже слова такого не было; человек, который шил одежду, назывался sarto, портной. Это не могло меня не беспокоить. Заниматься модой в Италии означало копировать, как мама, последние парижские модели. Можно было также заниматься частными заказами: девушки из богатых семей вырезали картинку из Vogue, приносили ее своей sartina — портнихе — и получали более или менее внятную копию. Поэтому, когда в 1933 году, вдохновленный приобретенным у Пату опытом, я решил открыть свое маленькое ателье на улице Фраттина в Риме, это было смелым и рискованным шагом.

Мама меня на него благословила. Я по-прежнему много времени проводил во Флоренции и часто прибегал к ее помощи, чтобы сшить придуманные мною модели. Пату и большинство других великих кутюрье могли собственноручно выполнить весь цикл создания платья: нарисовать, задрапировать, раскроить, сшить. Основам этих процессов меня научил мамин заведующий производством, но я не собирался в них совершенствоваться. Мне не хотелось конструировать выкройки или кроить ткань, теория и технологии меня мало интересовали. Для такого мастера, как Люсьен Лелонг, женщина была всего лишь элементом дизайна. Мое же отношение к клиенткам было намного более личным — я создавал модели для конкретных женщин. Мне хотелось преподнести их в наиболее выгодном свете. Особенно важным это было в Риме — сами женщины ценились там неизмеримо выше, чем все мои придумки.

У меня была возможность создавать модели для сливок римского общества, в том числе и для дочери Муссолини Эдды Чиано (девушки, ничем не выдающейся, кроме своего происхождения). Со многими из своих будущих клиенток я познакомился, когда проводил лето в Форте-деи-Марми, где отдыхали светские люди со всей Италии. С моей самой первой клиенткой в Риме, красавицей Надей Берлингиери, нас вообще связывала невероятная история: я дрался на дуэли из-за ее сестры Лолы.

Это случилось в 1930 году после инцидента в популярном клубе «Капаннина». В тот день я участвовал в теннисном турнире в Виареджио, одном из самых главных в Италии, и был преисполнен чувства гордости. За столиком я увидел Надю, ее старшую сестру Лолу и жениха Лолы, князя Алигьеро Джованелли. Эти девушки — наполовину итальянки и наполовину русские — были одними из главных светских красавиц. Просто сногсшибательными: Надя вообще выглядела, как Ава Гарднер[39]. Но на танец я пригласил ее старшую сестру.

Я слыл хорошим танцором, а в Италии танец часто считается инструментом соблазнения. И вот, когда я кружил по залу эту обрученную красавицу, ко мне неожиданно подлетел Джованелли, оттолкнул от своей невесты и дал мне пощечину.

Это, конечно, был прямой вызов, который видели все. Я мог сразу же дать ему кулаком в нос, но это было бы не по-джентльменски. Однако оскорбление взывало к ответу.

Я обратился к своему старшему приятелю, маркизу Лодовико Антинори, и попросил быть моим секундантом. Он пытался отговорить меня, подчеркивая, что мне еще нет восемнадцати, «законного возраста» для дуэли. Конечно, в Италии дуэли вообще были вне закона, маркиз тут имел в виду традиционный минимальный возраст. Но я был непреклонен. Я хотел поквитаться с Джованелли и жаждал крови.

В конце концов я уговорил Антинори, и он пригласил своего друга стать вторым секундантом. Потом он связался с Джованелли, и тот неохотно согласился на наши условия. Дуэль должна была состояться на рассвете в pineta, и драться мы должны были на шпагах до первой крови (дуэлей со смертельным исходом не было уже многие годы).

Накануне я весь вечер пил бренди, чтобы укрепить боевой дух. На сердце было тяжело, больше всего меня угнетали предстоящие расходы. Я наконец узнал, почему на дуэли дрались только джентльмены — никто другой просто не мог себе это позволить. Дуэлянт должен был сделать дорогие подарки своим секундантам, потому что они сильно рисковали — в случае огласки им грозил арест; доктору тоже предстояло отстегнуть кругленькую сумму. Кроме того, традиция, да и предусмотрительность тоже, требовала нанять перед поединком профессионального учителя фехтования, чтобы отточить удары, — это тоже стоило недешево.

И вот на рассвете мы сошлись в pineta, и вся моя бравада при виде противника с оружием рассеялась в утренней прохладе. Помню, как я смотрел на стоящего напротив Джованелли и думал: