От философии к прозе. Ранний Пастернак - [38]

Шрифт
Интервал

Пастернак, как нам думается, не мог вдруг, раз и навсегда, забыть основной предмет своих многолетних университетских занятий, а именно утверждения Канта в «Критике чистого разума» о том, что единство личности выявляется только на уровне трансцендентного эго, соединяющего воедино априорные и апостериорные формы мышления и чувственности. Для Канта этот процесс не был сведен просто к суммированию сведений, предоставленных восприятием (перцепцией); установление тождества самосознания указывало на существование специфического синтезирующего процесса, называемого апперцепцией:

Что касается содержания, которое может быть дано определенным образом только эмпирически, мы можем иметь о нем a priori лишь неопределенное понятие синтеза возможных ощущений, поскольку они принадлежат к единству апперцепции (в возможном опыте). Что же касается формы, мы можем свои понятия определить a priori в созерцании, создавая себе в пространстве и времени посредством однородного синтеза самые предметы и рассматривая их только как quanta. Первое применение разума называется применением согласно понятиям; в нем мы можем достигнуть лишь того, что подводим явления по их реальному содержанию под понятия, тем самым явления могут быть определены не иначе как эмпирически, т. е. a posteriori (однако сообразно упомянутым понятиям как правилам эмпирического синтеза). Второе применение разума есть применение его посредством конструирования понятий, причем эти понятия, уже a priori направленные на созерцание, могут быть благодаря этому даны в определенной форме в чистом созерцании a priori и без всяких эмпирических данных (Кант 1994, 427–428).

Вопросы апперцепции, априорного и апостериорного знания были центральными для всей неокантианской школы. Как замечает Пастернак в своем студенческом дневнике, «Апперцепция в отличие от перцепции; единство сознания как особенность сознания, а не содержаний» (Lehrjahre I: 268).

Но при любом обсуждении философской составляющей творчества Пастернака мы сталкиваемся с отсутствием прямого доступа к документам, подтверждающим многолетнее влияние философского образования на его художественные произведения. Не проще ли, например, уравнять эксперименты этого рассказа – расщепление наблюдаемого и увиденного его героями – с новейшей живописью и достижениями постимпрессионизма, кубизма или концептуализма?[134] Несомненно, это влияние налицо, и сам Пастернак неоднократно подчеркивал свою близость к новейшей живописи[135], и все же эта близость не отрицает концептуальных связей искусства и современной ему философии. Мы читаем у Сезанна: «Искусство – это личная апперцепция, которую я воплощаю в ощущениях и прошу свое соображение найти воплощение сему в картине»[136]. Не отрицая эти связи и переклички, наша цель – найти к «Письмам из Тулы» критический подход, способный осветить всю цепь образов и тематических переплетений в более широком контексте, прежде всего включающем философские знания Пастернака.

Сам Пастернак никогда не разъяснял напрямую направление своей мысли, даже когда подчеркивал важность «теории» в письмах к родителям (VII: 322)[137]. Так, при анализе «Писем из Тулы» исследователь должен пойти на сознательный риск – сделать решительный шаг к осмыслению следов самоуничтожающегося философского контекста, когда, по словам самого поэта, именно конкретизация теоретической темы в задуманном рассказе уводит его со стези «разных физицсских, эстетитсских и цских и ицских терминов» (VII: 323).

Иными словами, сквозная задача этой главы – показать если не близость, то определенную перекличку между такими понятиями, как ви´дение философа в темноте пещеры у Платона (раздел 4.1) или как апперцепция у Канта и неокантианцев, с одной стороны, и тематикой «Писем из Тулы», с другой (раздел 4.2). Нет смысла оспаривать тот факт, что существует тема, постоянно занимавшая Пастернака, – сила творческого мышления в процессе синтеза разносторонних впечатлений. В «Письмах из Тулы» эта тема проявляется в реакциях молодого поэта и стареющего актера (раздел 4.3) или же, по контрасту, в манере поведения «киноактеров» из Москвы, вызывающих такую резкую антипатию у молодого поэта (раздел 4.4). В дальнейшем, рассматривая способности героев рассказа творчески синтезировать разнородные впечатления, мы обратимся, пусть и ненадолго, к пастернаковским студенческим размышлениям об апперцепции, отметив по ходу анализа, что Герман Коген не был просто абстрактным мыслителем – его работы по философии были посвящены целому ряду проблем, включая вопросы гражданственности, этики, религии, эстетики и нравственности (раздел 4.5). Именно тематический контраст между нравственными и эстетическими вопросами дает нам основание предположить, что в «Письмах из Тулы» Пастернак ищет художественное решение для крайне важной проблемы, оставшейся навсегда в его творчестве: выбор художника в эпоху радикальных социальных изменений. Этот интерес Пастернака к вопросам гражданской ответственности во многом объясняет его неизменное внимание к фигуре Льва Толстого (раздел 4.6).

Толстой для Пастернака – не просто феноменальный художник и 


Рекомендуем почитать
Гагарин в Оренбурге

В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.


...Азорские острова

Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.


В коммандо

Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.


Саладин, благородный герой ислама

Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.


Счастливая ты, Таня!

Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.


Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.


Самоубийство как культурный институт

Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.


Языки современной поэзии

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.


Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.